Русский стоит, как живая статуя Геракла. По-бычьи пригнул голову на мощной шее, под загорелой кожей буграми играют накачанные бицепсы, широко расставленные мускулистые ноги — словно узловатые стволы дуба, вросшие в землю. Непоколебим, как скала.

Гюнтер напоминает скорее римского гладиатора: гармонично сложенное тело, ни грамма лишнего жира, комок скрученных мышц, воплощенная энергия и напор. Стремительно переходит в атаку.

Ну, прямо битва титанов!

Делаем ставки: Курт и Крис ставят на нашего фельдфебеля, говоря: «Сейчас он быстро отомстит Серому за твое поражение на роднике».

Не думаю. И мыслей о «мести» у меня нет, и вообще в глубине души я уверен в Серегиной победе, и Даже желаю ее. Все эти геббельсовские измышления о превосходстве арийской расы — ерунда. Мой русский друг просто физически крепче и лучше тренирован. И как-то воля к победе у них сильнее, упорнее они, менее чувствительны к боли. Я тоже в детстве Семку только через раз побеждал, когда в шутку боролись.

— Это вам не самоуверенный мальчишка Пауль, которого я на роднике довольно легко уделал. С фельдфебелем мне тяжелее пришлось, мы ж примерно в одной весовой категории, около 90 кг. Я, правда, чуть потяжелее буду, покоренастее. Зато он чуть выше, и руки у него длиннее, и реакция хорошая. Семь потов с обоих сошло, никто не хотел уступать.

Я работал кушаками как кузнечными молотами, у него тоже удар неслабый, и верткий сам как змея. Нокаутировать его я не смог, победил чисто по очкам. Так по крайней мере Лагодинский сказал, он появился как всегда не вовремя и засадил нас обоих на сутки на губу.

Потом заставил нас пожать друг другу руки.

— Не обижайся, что я тебя немного помял, — сказал я.

— В самом деле ни мне, ни всей немецкой армии не надо было ввязываться в эту авантюру, — ухмыльнулся Гюнтер. — Я же знал, что это добром не кончится.

Забавно, что Пауль потом сказал, что он и Ростоцкий за меня болели. Интересно, за кого болела Лайсат?

— Извините, товарищ полковник, — сказал Петров, — но мне кажется, что с Лайсат в роли переводчицы выйдет некоторый перебор. Безусловно, она яркая девушка. И если бы перед нашей группой стояла немецкая армия, она бы справилась с агитацией на пятерку — фрицы от нее штабелями бы падали. Но ей предстоит работать среди горских бандитов, фанатичных мусульман. Как бы это сказать, она слишком эмансипе, этакая освобожденная женщина гор, снявшая хиджаб и остригшая волосы. Слишком сильная, слишком независимая и дерзкая. Боюсь, на ее соплеменников это произведет скорее негативное впечатление. В горных аулах до сих пор придерживаются других взглядов на роль женщины.

— А мне как раз и нужен этот эпатаж! — удивил его Лагодинский. — Ее задача не нравиться, а наоборот, шокировать простых аульчан. Чтобы думали: «Вот так стерва, связалась с фашистами. После прихода немцев и наши девушки могут стать такими!» Да и твои фрицы пусть не церемонятся. Пусть ведут себя беспардонно и высокомерно, как высшая раса. Пусть простые джигиты поймут, что их считают за унтерменшей-недочеловеков.

— Да если я начну лапать горских девушек, то меня прирежут как шакала, — засомневался знакомый с обычаями соседей ставрополец Димпер.

— Не беспокойся, главарям банд очень нужно немецкое оружие и покровительство, поэтому они вынуждены уважать форму вермахта! — расхохотался Петров.

В середине октября наша группа была заново экипирована и ушла в горы. Всего семеро — счастливое число. Гюнтер помимо своих вещей тащил на себе рюкзак Лайсат и глядел на нее как преданный пес. Только что хвостиком не вилял за отсутствием оного.

Сначала мы шли по доцветающему альпийскому лугу, буйному горному разнотравью, пышные зонтики соцветий борщевика порой поднимались выше нашего пояса, колючие листья татарника цеплялись за одежду, его обломанные на ходу стебли источали тягучий млечный сок. Перешли вброд неширокую говорливую речушку: прозрачная студеная вода каскадами стекала по уступам из базальтовых глыб, брызги дробились в солнечном свете, рождая разноцветную радугу. Тропа прихотливым змеиным зигзагом ползла по горному склону: сначала она попетляла в зарослях дикого терна, затем нырнула в ореховую рощу, где на покрытой опавшими медными листьями земле лежали грецкие орехи, похожие в своей толстой зеленой кожуре на пасхальные яйца; затем провела нас мимо вековых чинар и вывела к развалинам старинного аула. Боевые чеченские башни мне были не в новинку, а вот лепящиеся тут и там небольшие четырехугольные каменные строения заинтересовали. Лайсат назвала их «солнечные могильники» и объяснила:

— Это сейчас, после принятия ислама, чеченцы стали хоронить своих мертвецов под землей и ставить сверху высокую вертикальную плиту с выбитой на камне арабской надписью. В стародавние времена вайнахи хоронили мертвых иначе, поэтому до сих пор на нашем языке труп называется «дакъа» — то есть «высушенный». Солнечный могильник — это открытый каменный склеп, труп высыхает там под воздействием солнца и сухого ветра, постепенно превращаясь в мумию.

Через остатки высоких каменных ворот мы покинули территорию «города мертвых» и, свернув на юг, углубились в неширокое мрачное ущелье. По дну его стремился прозрачный горный поток, берущий начало в тающих снегах на вершине, от ледяной воды ломило руки. Замшелые гранитные скалы почти смыкались над нашими головами, от повышенной влажности с них словно слезы постоянно падали капельки воды. Они даже были словно слезы солоны на вкус — мы приближались к заброшенным солеварням. Здесь из земли бил соляной источник, поэтому еще до революции богатый чеченец организовал в ущелье добычу поваренной соли. Более бедные соплеменники нанимались к нему на работу: одни рубили в лесу дрова и возили их на быках, другие поддерживали огонь под огромными чанами, в которых варили соль, третьи на ишаках возили ее на базар в соседний аул.

— Говорят, чтобы соль стала особенно белоснежной, в котлы добавляли бычью кровь, — рассказывала всезнающая Лайсат. — В начале века жизнь здесь кипела ключом, был целый поселок солеваров. А сейчас в их заброшенных хижинах живут только трое отшельников-вайнахов. Есть слухи, что они продолжают варить соль и обменивают ее на продукты для повстанцев.

Действительно, около ручья мы увидели бородатого чеченца лет шестидесяти. Завершив предписанное адатом омовение, он готовился к намазу, расстилая на прибрежной траве молитвенный коврик.