— А чего это Феня сегодня? — спросил вдруг Руслан. — Он ей нравился, да?

— Кто? — не понял я.

— Да Жора.

Я не ответил Руслану. Я только удивился, чего он вдруг спрашивает такое. Дядя Жора всем нравился. Я ни одного человека не знаю, кому бы он не нравился.

— Мы ведь теперь друзья с тобой, — сказал Руслан. — Мы должны помогать друг другу, рассказывать обо всем. Часто она к нему заходило?

— Как — заходила?

— Ну, в комнату к нему.

Я отвернулся.

От Руслана пахло водкой, луком и одеколоном «Шипр». Я сам не знаю, что случилось со мной. Мне раньше всегда нравился запах «Шипра». А теперь мне показалось, что «Шипр» пахнет еще хуже, чем керосин. Меня прямо замутило от этого запаха.

— Нравится она мне очень, Тимка, — вздохнул Руслан. — Когда мы с ней поженимся, то и с тобой родственниками станем. И винтовку я тебе тогда насовсем подарю.

Я смотрел в зеленый пруд, где квакали лягушки, и думал о том, что такое «сплоховал принц Гамлет». Не успел вовремя выпрыгнуть? Растерялся? Или не сумел спасти Коваленко? Он ведь так и не узнал, что спас Коваленко. Дядя Жора мог про себя что угодно сказать. Про себя — отважится не каждый. Сеня Колюшкин прав. Сеня, даже на дядю Жору чем-то похож — такой же большой и неуклюжей. И волосы у них похожие. И он правильно сделал, что ушел и не стал пить с этим Массаловым.

А если бы дядя Жора выпрыгнул раньше? Тогда, когда ему было положено выпрыгнуть по НПП? Что тогда? Тогда бы он стал героем? Разве смелость это — поступать, как положено по НПП? Разве герои поступают только так, как записано в инструкциях? И Горбовский всегда так поступал? И Гром? И Герман Титов? А если бы Титов хоть раз поступил не по инструкции?

— Фене привет передавай, — сказал Руслан, когда мы расстались с ним у холостяцкой гостиницы. — И не забывай, что мы теперь друзья с тобой.

Он помахал мне рукой. А мне вдруг сделалось стыдно. Хотя, если люди стали друзьями, от этого не должно быть стыдно… Просто у меня настроение было идиотское. Хоть волком вой…

Руслан отправился дальше пить с Массаловым. А я опустил голову и побрел домой. После портвейна с салом мне чертовски хотелось есть.

У Фени болела голова. Она лежала на кровати лицом к стене, и ее белые волосы почти сливались с подушкой. На розовой пятке осталась у нее от шва на чулке канавка.

Отец ремонтировал дверцу буфета. Дверца уже целый год болталась на одной петельке. Шурупы и разные ржавые гвозди хранились у нас в железной коробке из-под халвы. В коробке не оказалось ни одного подходящего шурупа.

— Ешь ты их, что ли? — проворчал отец, высыпая содержимое банки на стол.

Хотя я наелся щей и пшенной каши с молоком, в голове у меня еще немного шумело после портвейна. Поэтому я сказал:

— Нет, я их не ем. Они невкусные.

Отец уставился на меня, но промолчал. Сразу после кладбища ему было неудобно отвешивать мне подзатыльники.

— Посмотри в шкафчике на кухне, — сказала мама. — Там внизу, где стиральный порошок, еще какие-то гвозди есть.

Отец зашлепал босыми ногами на кухню. Если бы не обязательная для каждого военнослужащего форма одежды, он бы, наверно, и на аэродром ходил босиком.

Не успел отец дошлепать до двери, как в нее кто-то постучал. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились начальник политотдела и подполковник Серкиз.

— Не помешали? — жмурясь, сказал начальник политотдела. — Незваный гость, оно дело известное…

Он с силой сжал веки и надавил на глаза пальцами. Пальцы у него сошлись на переносице.

— Не помешали? — повторил он.

Я не помню случая, чтобы наш дом привлек внимание кого-нибудь из начальства. А тут сразу двое. Отец растерялся и замер по стойке «смирно». Потом он спохватился и бросился за своим кителем, что висел на плечиках за кроватью.

— Ну, зачем же вы? — поморщился начальник политотдела, старательно моргая глазами. — Мы ведь на секунду.

Но отец уже застегивал китель. Нашивки на старшинских погонах походили на посадочное «Т», которое выкладывают во время полетов на аэродроме. Мама ладошкой сгребала со стола в банку из-под халвы гвоздики и шурупы. Я потянул отца за рукав и посмотрел на его голые ноги.

— Ага. Прошу прощения. Сейчас, — забормотал отец и кинулся за ботинками.

Он совсем смешался. Мне его даже жалко стало. Хотя, на мой взгляд, дома человек имеет полное право ходить в чем хочет. Будь он хоть вообще рядовой.

Но в нашем доме меня, кажется, понимала одна Феня. Она как ни в чем не бывало лежала спиной к гостям и лишь одернула на коленях халатик.

— Ну вот, хлопот мы вам тут доставили, — заморгал начальник политотдела. — Разрешите?

Он взялся за спинку стула и посмотрел на маму.