— Это не поможет, Билли. Смерть не обманешь.

— Но я не хочу, чтобы ты умерла!

За нами серый туман одну за другой поглощал дивные картины детства.

— А я не хочу покидать тебя,— сказала Лили, когда мы дошли до главной спальни.— Но я должна.

— Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать! — молил я ее.

Теперь она ввела меня в комнату.

— Закрой дверь и запри,— сказала она. Сделав это, я заметил, что она сильно побледнела. Она упала мне на руки, и я отнес ее под огромный балдахин. Когда я бережно положил ее на кровать, она подняла глаза и сказала: — Всю жизнь я хотела когда-нибудь поспать на такой кровати.— Она поглядела на балдахин; я видел, как ее глаза художницы отмечают все оттенки его цвета, формы, текстуры — Он как небо, правда? — прошептала она.

— Да,— ответил я.— Именно такой он. Как небо.— У нее на лбу и на верхней губе выступила испарина,— Лили...

Она повернула глаза ко мне.

— Что?

— Я люблю тебя.

— Я знаю, Билли. Знаю.

Я уронил голову ей на живот, и мы долго обнимали друг друга. Потом она очень слабо позвала меня по имени. Дрожь прошла по моему телу.

Не надо хотеть от Донателлы, чтобы она тебя любила больше, чем любит,— шепнула Лили,— Не жалей о том, что у вас с ней было.

— Но это все кончено.

— Да. — Она вздохнула.— Кончено. Но ты смотри вперед.

— Я не знаю, что ждет впереди.

— Да,— шепнула она исчезающим голосом.— Но ведь в этом-то и смысл?

 И тут я заплакал, о ней и о себе — но еще и о нас, потому что то, что было у нас краткий миг, исчезло. И меня не было при ней в момент ее конца. Как я завидовал Донателле! Как я заново оценил ее за дружбу и преданность Лили!

Открыв глаза, я увидел, что стою в переулке за «Геликоном». В руке у меня был цветок лотоса чистейшей белизны. Касаясь тонких лепестков, я знал, что это Лили оставила мне доказательство, что наше время с ней не было галлюцинацией, вызванной временным помешательством или мескалем.

Вдруг я вспомнил о Майке. Дернув дверь, я влетел в бар, готовый звонить 911.

— Ну, друг,— заметил Майк со своего обычного места за стойкой,— ты отливал, как пьяный слон!

Ошеломленный, я только мигнул.

— Чего?

Где разбитые бутылки и зеркало, где дыры от пуль и кровь? Кровь Майка?

— Слушай, черт побери! Ты... ничего с тобой не случилось?

— Если не считать свалившейся горы счетов для оплаты, ничего,— ответил Майк.— А что могло?

— Но ты же погиб, вот что! — Я дико осмотрелся. Где тот псих с пистолетом?

— Единственный псих, которою я сегодня видел, это ты. Кроме тебя, сегодня утром тут вообще никого не было.— Майк поглядел на меня с каменной мордой. Слушай, ты ведь уже два мескаля принял. Может, сделаешь перерыв и поешь? Я тебе яичницу сделаю.

Я заглянул в свою излюбленную кабинку, высматривая оставленные мной пустые бокалы, но не увидел на столе ничего, кроме кругов от стаканов, следов былых разгулов.

— Но я же выпил три!

— Да? — Майк почерневшей лопаткой выложил на сковородку жир. Разбил туда же пару яиц, и они зашипели. Тогда, сын мой, ты начал еще дома, потому что здесь ты выпил только два.

— Погоди минутку.— Я все вертел в руках цветок лотоса, думая о Лили и той силе, которой смог достичь ее разум.— Который час?

Майк все с тем же озадаченным лицом посмотрел на часы на стене.

— Десять двадцать восемь.

— Утро понедельника, так?

Бедный Майк посмотрел на меня так, будто не знал, то ли следить за яичницей, то ли звать ребят из дурдома.

— Да, а что?

— Не знаю,— сказал я ему. Но я, наверное, знал. Звонок от Германа был в десять тридцать. Кажется, я оказался перед тем моментом, когда это все началось. Было ли это последнее необычное действие, выполненное Лили силой ее разума, чтобы дать нам шанс оказаться вместе еще раз до ее смерти? — Но у меня есть такое забавное чувство, что сейчас зазвонит телефон.

— Ага! — огрызнулся он.— А меня зовут Рудольф В. Джулиани [31] .

Телефон зазвонил, и Майк подпрыгнул.

— Ну и ну! — произнес он, пялясь на меня.

— Наверное, мне стоит снять трубку.— Я взял трубку и услышал голос Германа. Ага, именно так Лили и сделала. Я подмигнул Майку.— Это меня.

Оно за ним гналось, и было оно большое. Но что это было? Он ощущал, как настигает его огромность, преследует по неосвещенным лабиринтам, за углы задушенной плоти, по переулкам крови и сукровицы...

Матерь Божия пресвятая!

Когда Паон проснулся окончательно, казалось, у него стерли разум. Его крушила тупая боль и скованность... Или это паралич? В голове неясные образы, голоса, мазки света и цвета Фрэнсис Паон по кличке Фрэнки вздрогнул от ужаса перед неведомым, что гналось за ним по канавам и бороздам его собственного подсознания.

Ля, он уже проснулся, но погоня вела к...

Налетающим силуэтам. Встряске. Крови, брызнувшей на грязно-белые стены.