И будто медленно наводился на резкость кадр, Паон наконец понял, что за ним гналось. Не киллеры. Не копы или федералы из бюро.

Гналось за ним — воспоминание.

Но о чем?

Мысли понеслись галопом.

 Где я? Какого черта со мной стряслось?

Последний вопрос по крайней мере прояснялся. Что-то ведь стряслось. Что-то катастрофическое.

Комната расплывалась. Паон прищурился, скрипя зубами: без очков он не видел дальше трех футов.

Но разглядел достаточно, чтобы понять.

Кожаные ремни с мягкой обивкой опоясывали его грудь, бедра и лодыжки, фиксируя на кровати, которая казалась тверже кафеля. Не пошевелиться. Справа стояли несколько металлических шестов, а на них — размытые пузыри. Длинная полоска спускается оттуда... к руке. Он догадался капельницы. Полоска кончается внутри правого локтя. А вокруг запахи, которые ни с чем не спутать: антисептика, мази, изопропиловый спирт.

 В больницу меня занесло, к хреном собачьим.

Кто-то, значит, его зацепил. Но... он просто не мог вспомнить. Воспоминания плясали фрагментами, преследуя его дух немилосердно. Стрельба. Кровь. Вспышки.

А близорукость оказывала еще меньше милосердия. Возле кровати он видел только расплывчатый белый периметр, тени и лишенный объема фон. Слышалось какое-то жужжание, вроде как далекий кондиционер, и медленные, раздражающие попискивания: монитор капельницы. А наверху что-то раскачивалось. Подвесной цветок в горшке? Нет, больше похоже на складные рычаги, как бывает во врачебных кабинетах, вроде рентгеновской пушки. И расплывчатый ряд силуэтов вдоль стен — только ящики это могут быть, ящики с лекарствами.

 Значит, я в самом деле в больнице. В реанимации. Ничего другого не придумаешь. И его хорошо пришпилили. Не только лодыжки, но и колени, и плечи. Правая рука привязана к выносной стойке под капельницу, и в локтевом сгибе белой лентой закреплена игла.

 Паон глянул на свое левое плечо, на руку... Именно рука без кисти. А когда он поднял правую ногу...

Обрубок на несколько дюймов ниже колена.

Кошмар, захотелось ему подумать. Но преследующие воспоминания слишком реальны для сна, и боль тоже. Сильная боль. Больно дышать, глотать, даже моргать. И кишки сочились болью, как теплой кислотой.

Кто-то меня щедро уделал. Тюремная больница, сомневаться не приходится. И наверняка за дверью стоит легавый. Да, теперь он знал, где он, но страшно было другое — он не знал, что его сюда привело.

Воспоминания рвались с цепи, гнались, бросались...

Тяжелый топот. Крики. Гремящий искаженный голос.. как мегафон.

Господи Иисусе!

Снова попытался вспомнить — и снова не смог. Воспоминания теперь подкрадывались: пистолетные выстрелы, длинные автоматные очереди, ощущение куска собственного тела, подпрыгивающего в ладони...

— Эй! — крикнул он.— Помогите кто-нибудь!

Слева отозвался щелчок — открылась и закрылась дверь.

Тихие шаги — и выступила яркая размытая фигура.

— Как давно вы в сознании? — спросил бесцветный женский голос.

— Пару минут,— ответил Паон. В горле пульсировала боль,— Можете подойти ближе? Я вас еле вижу.

Фигура повиновалась, черты ее стали резче.

Совсем не легавый — это сестра. Высокая, черноволосая, с живыми голубыми глазами и резкими выразительными чертами лица. Белая одежда сияет ярким светом На игривых гладких ногах переливается белый нейлон.

— Не знаете, где мои очки? — спросил Паон.— Я чертовски плохо без них вижу.

— Ваши очки остались на месте преступления,— ответила она без интонаций.

На месте преступления, мелькнула неуклюжая мысль.

— Мы пошлем за ними кого-нибудь,— добавила она.— Это будет не очень долго.— Безразличные глаза оценивали его. Она наклонилась, определяя его состояние.— Как вы себя чувствуете?

— Отвратительно. Кишки болят, как сволочи, а рука..— Паон скосил глаза и приподнял забинтованный обрубок.— А, блин!

Даже спрашивать не хотелось.

Сестра отвернулась к монитору капельницы, а Паон продолжал борьбу с грузом навалившихся воспоминаний. Где-то в глубине сознания завертелись новые картины. Осколки дерева и потолочной плитки дождем на плечи. Бешеная какофония, которую создает только пулеметная стрельба. Разлетевшаяся брызгами голова.

Сестра с непроницаемым лицом повернулась к нему снова.

— Что вы помните, мистер Паон?

— Я...

И больше он ничего не сказал. Только поднял глаза. Паон никогда не носил на работе никаких настоящих документов, а ездил только на угнанных или с поддельными номерами. У него из горла вырвался вопрос: