Мы начали с Ушбинского плато. Идется хорошо. По слежавшемуся фирну получаются прочные ступеньки - и вот мы уже поднимаемся по верхнему снежному гребню Северной вершины.

Я невольно смотрю на середину гребня - там торчит крошечная скалка, в далеком 1935 году мы с Борисом Алейниковым - первые русские на Северной Ушбе - пересиживали на ней ночь (тогда весь склон был полностью ледяным, кошки были плохие, приходилось на всем склоне рубить ступени, шли медленно). Мы кое-как уселись, подстраховавшись на крючьях. Прошлись по нам последние лучи солнца, окружили зеленоватые льды, в долинах было уже темно. Снизу поднимались клочья тумана, они густели, ширились, и вот мы уже, словно на острове, над колеблющемся морем облаков, только Эльбрус да Донгуз-Орун стоят, как соседние острова под холодной луной... Но мы на Ушбе! И в безмолвии две маленькие живые точки, прижавшиеся, согревая друг друга. С непривычки мы не спали от неумения расслабиться, а утром с трудом разгибаясь на страховке, по очереди собираемся с замерзшими пальцами. Так было тогда (с вершины мы сняли записку Д.Коккина и У.Альмера 1888 г.). Сейчас мы почти равнодушно и спокойно проходим через эту вершину.

Ануфриков несет тяжеленную кинокамеру «Аймо». Траверс Ушбы описывался десятки раз и нет нужды повторять, скажем только, что Ануфриков, увлекшись кино, в 1957 г. с другой группой снял отличный фильм «Если бы горы могли говорить». Его, наверное, видели все. Он пунктуально повторяет наш траверс - на седловине порвало бурей палатку, пещеру вырыть здесь было невозможно, построили снежную «иглу» . Впрочем, в фильме нет грозы, которая прихватила нас на Южной вершине, нам же пришлось на ней ночевать. Зато ясным утром прямо под ногами виднелась огромная долина Сванетии в кольце снеговых хребтов, крошечные квадратики посевов, дома - башни...

Благополучный спуск и… печальная концовка - на Гульском леднике мы нашли останки Алеши Джапаридзе, веселого Алеши, с которым мы ходили еще в 1936 г. на Памире... Его группу снесло лавиной поздней осенью 1945 г. при спуске с седловины Ушбы.

Мы уходим, а склоны Ушбы краснеют в лучах заходящего солнца. 

При подведении итогов 1951 г. Всесоюзный спорткомитет утвердил нашим командам в технически сложном классе за восхождение на Уллутау первое место, а на Чанчахи - второе. Стенные восхождения освоены и Виталий считал, что теперь надо «обстрелять» команду на высоте. Его неудержимо тянуло в просторы Алайской долины, он вспоминал свое первое восхождение в 1934 году на пик Ленина.

Долина и впрямь великолепна - плоская, широкая, степная, пахнущая полынью, где шуршит под ногами ковыль да кивают ветрам кусты высокой травы - чия. А за равниной на юге встает мощная стена снеговых вершин, плавноспокойная, уходящая вправо и влево, куда хватает глаз - Заалайский хребет.

Эта долина - последний всплеск азиатских степей, дальше - сплошные горы.

Но 1952 год оказался сложным, у многих получились задержки с отпуском (мы ведь не профессионалы) - пришлось разделиться, но команда была уже достаточно сильна: Абалаков, Чередова, Ануфриков, Аркин поехали в Азию, взяв с собой молодежь, выбрав знакомый пик Ленина, удобный для тренировки на высоте. К сожалению, подбор молодежи оказался неудачным, двое из них заболели, из-за этого до вершины пика Ленина не дошли. Выделился один - воспитанник Ануфрикова - Виктор Буслаев, сильный, выдержанный, техничный, хорошо «притершийся» к нраву команды. После этого было совершено первовосхождение на вершину порядка 6000м к востоку от пика Ленина, назвали "XIX Партсъезда», тогда приходилось давать и такие названия! На дальнейшее уже не было времени.

Те же, кто не смог поехать на Памир, «кавказцы» - Пелевин, Боровиков, Леонов, автор, присоединив веселого инструктора лагеря В.Рубанова, выбрали любимый район Безенги - северную стену вершины Восточной Мижирги, соседку Дыхтау, на которую уже многие посматривали раньше.

Машина прошла по обезлюдевшему после выселения балкарцев ущелью только до селения Хулам, дальше пришлось одевать рюкзаки на плечи! Мы дошли до старого Безенги - древнего балкарского селения, на склоне ютились сакли из серых камней, низкие, с плоскими земляными крышами, где потолок одной порой служил двором другой, сбросили рюкзаки - здесь предполагалось заночевать. Но в селении нас охватила темная жуть.

Подразвалившиеся крыши и заборы, распахнутые настежь двери, окна, ворота и домашний хлам, второпях (на выселение дали только один час) растерянный на улице: любимая тряпичная кукла, выпавшая из испуганных детских ручонок, прялка, отполированная руками трех поколений, детский чувяк, деревянная кружка для айрана... Вон дом Ибрагима, где мы гостили в 1938 году, крыша уже провисла над мертвым домом... Дальше дом знакомого Кази-охотника... Мы молча взвалили на плечи рюкзаки и не оглядываясь, пошли дальше и остановились только километров через десять.

Опустевшая Балкария… У меня особое мнение о балкарцах. В 1932 г. я шел один по Чегемскому ущелью (машины здесь не проходили). Вечерело.

Я вышел на огромную поляну, у дороги горел костер - вечеряли косари.

На мое «салам» меня, прохожего, чужого, русского мальчишку пригласили к костру, усадили на кошму (позже я узнал, что это гостевое почетное место), накормили мясом и уложили на кошме спать. Я проснулся один - они пораньше ушли косить, деликатно не разбудив меня. Спасибо им, я их гостеприимство не забыл!