Помню, в субботу лежал я на провисшей как гамак кровати и от нечего делать перечитывал рукопись своего "Романа в стол". Дошёл до главы "Граф" идёт за полста" — и тут меня осенило. Да у меня же "Сто лет одиночества" Габриэля Гарсиа Маркеса есть! В чемодане лежит. Рублей за тридцать пять колумбийца на "чёрном" рынке продать можно.

В те годы в любом крупном городе существовал полуподпольный книжный рынок. Хороших книг в магазинах было мало, и ценители изящной литературы приобретали дефицит по случаю — на таких вот книжных развалах. В Москве я как-то с приятелем Витькой Чувахиным ездил в Сокольники — продавать двухтомник Ахматовой. Свои впечатления я использовал для одной из глав "Романа в стол". Теперь же мне предстояло прожить эту главу заново.

По-быстрому одевшись, я подался на трамвайную остановку. И часа через полтора с книгой в руках уже гулял в одной уютной рощице на окраине Куйбышева.

Конъюнктура мне благоприятствовала. В тот день покупателям предлагали Германа Гессе, зазывали их Максом Фришем, заманивали Жюль Верном и Александром Дюма. А вот Маркес был только у меня. Даже странно, что его не оторвали с руками ещё в трамвае.

Прогулявшись по книжному рынку и показав свой товар, я отошёл под ближайшую липу и закурил. Здесь и возник передо мной первый покупатель — интеллигентного вида гражданин в плаще и лиловом берете.

— Маркес? Беру, — деловито сказал гражданин, и полез в карман. — Сколько?

— Тридцать пять, — ответил я.

— Двадцать пять, — поправил меня гражданин.

— Нет, — сказал я, — это мало.

Покупатель усмехнулся и отошёл. Я проводил его взглядом и мысленно похвалил себя за то, что не сбавил цену.

Минут через пять подошла какая-то девица с собачкой, подержала Маркеса в руках, спросила:

— Сколько?

— Отдам за тридцать пять, — сказал я.

— А что так дорого? — удивилась девица. — За двадцать я бы взяла.

При этих словах собачка радостно залаяла. Было понятно и без переводчика: "Видал, какая у меня хозяйка? Умеет торговаться!"

— За двадцать отдать не могу, — весьма твёрдо ответил я, и собачка тут же удалилась вместе с хозяйкой.

Прошло ещё минут десять. Я извлёк из пачки последнюю "Приму", чиркнул предпоследней спичкой. И увидел перед собой очередного покупателя, — крохотного старичка в старомодной велюровой шляпе и пальто времён покорения Енисея.

— Маркес? Это прекрасно! — прошелестел старичок. — И за сколько же, молодой человек, вы его продаёте?

— За тридцать пять, — сказал я. — Берите, пока есть.

— И возьму, да… Возьму. За пятнадцать рублей, — прошелестела шляпа.

Я заглянул старичку в глаза: в них таилась насмешка. И тогда я понял, что с бандой книжных "жучков" мне, пожалуй, не совладать.

— Хорошо, берите…За двадцать пять! — крикнул я старичку. Тот испуганно отшатнулся. И тотчас же явно из-под земли вырос уже знакомый мне покупатель в лиловом берете.

— Что же вы, папаша, цену сбиваете? — укоризненно сказал он старичку. — За "Сто лет одиночества" не жалко и четвертную дать!

И легко выдернул из кармана сиреневую бумажку.

Потом положил книгу в сумку через плечо и неторопливо стал удаляться вместе со старичком. Тотчас же к ним присоединилась давешняя собачка с девицей.

Троица оглянулась на меня и пошла своей дорогой. А я пошёл своей.

С Габриэлем Гарсиа Маркесом я с тех пор не встречался.

2.

Мишка с Женькой работали в многотиражном "Моторостроителе". По тем временам это была довольно хорошая газета. Редактор Эйнман умел сделать полосу насыщенной, а номер — броским. Одно лишь ему не удавалось — научить своих корреспондентов писать газетные материалы, а не лирические стихи.

Поэту в принципе не интересно работать в газете. Это очевидно. Когда я звонил в газету, мне почти всегда отвечали, что Анищенко в каком-то цехе — берёт очередной материал, а Чепурных материал уже взял и сейчас его дописывает у себя дома. Для меня это означало одно: и Мишка, и Женька сейчас у Вити Володина.

Витя был несколько старше нас, имел однокомнатную квартиру на седьмом этаже и был парнем в общем-то компанейским. Правда, стихи у него были слабоватыми, зато холодильник — на удивление солидным: такие раньше стояли в продуктовых магазинах. Объяснялось появление нестандартного холодильника в стандартной квартире довольно просто: Витя работал мастером по холодильным установкам, и уж отремонтировать для себя списанную технику ему было легче, чем стихотворение написать. На работу Витя ездил на "Муравье" — советском мотороллере с фургоном. Имел знакомства в торговых точках, благодаря которым холодильник на дефицит не жаловался.

А ещё Витя умел играть на гитаре, и петь, соответственно. Бывало, затянет что-нибудь из Некрасова:

Меж высоких хлебов затерялось

Небогатое наше село.

Горе горькое по свету шлялось

И на нас невзначай набрело… — да с таким чувством, что пробки из бутылок сами выскакивают. А трезвым Витя петь не любил. Оно и правильно: ну какой из трезвого певец? Одно баловство, вроде Эмиля Горовца, который в восьмидесятых в Америку петь уехал.

Однажды я застал Витю расстроенным.