«При переходе для минной постановки у Мемеля не была ясна обстановка; поставленную задачу понял, но закралось сомнение — почему мне приказали поставить минное поле так, а не по другому. Решил, что, очевидно командование установило фарватер и его надо заградить. Для того, чтобы проверить, решил провести разведку на себя, но оказалось после разведки, что это не фарватер. Корабли противника выходят из Мемеля и идут до буя, после чего ворочают на зюйд и идут вдоль берега; таким образом, передо мной стала задача — ставить ли мины согласно приказа или ставить согласно выявленного фарватера. Поскольку замысел командования мне не был известен, а задача поставлена конкретно, решил ставить там, где приказано, что и сделал с 12:00 до 13:30 27.06.41».

Вряд ли командование бригады и штаб флота читал эти слова с удовлетворением — не очень тонкий намек на штабную глупость здесь налицо, но нам хотелось бы заострить ваше внимание не на традиционном для Грищенко сарказме, а на другом. Во-первых, командир бригады приказал выставить мины против крейсеров, а не против торговых судов. Крейсера могли для подхода к порту использовать другой фарватер, так что ценность проведенной командиром «на себя» разведки была весьма сомнительна.

Во-вторых, из материалов Управления подводного плавания, представители которого занимались сбором боевого опыта, следует, что, увидев транспорта, уходившие из Мемеля на юг, командир решил, что немцы под ударами Красной Армии эвакуируют порт, а в такой обстановке суда могли идти и случайными курсами, которые не следовало бы считать точными фарватерами.

В-третьих, и самых главных, сейчас-то мы точно знаем, что никаких немецких транспортов в тот день в Мемель не прибывало и не убывало, а то, что Грищенко наблюдал, являлось парой искавших его охотников да группой вспомогательных тральщиков 31-й флотилии (бывшие голландские люггеры), выходивших для разведывательного траления по известным немцам координатам постановки «Л-3». Тот факт, что, протралив весь район до утра 30 июня, немцы так и не нашли ни одной мины, говорит о том, что они были выставлены все-таки не совсем там, где это приказывал комбриг Египко. Впрочем, причиной отсутствия мин могли быть и нарушения, допущенные при подготовке мин в базе, приведшие к неправильной установке по глубине. Именно к такому выводу можно прийти исходя из того факта, что вечером 2 июля находившийся в дозоре у Мемеля охотник «Uj114» обнаружил при помощи гидролокатора в точке 55.44,1 с.ш./20.59,VI в.д. три подводных объекта на расстоянии 900, 600 и 400 м, которые классифицировал как мины. В течение 3 и 4 июля тральщики 31-й флотилии вновь протралили прибрежный фарватер № 80 катерными тралами MPG на глубину до 10 метров (лодка ставила мины с углублением 12 футов — 3,7 м) в этом районе на ширину три мили и вновь ничего не нашли — мины «Л-3» «пропали с горизонта» окончательно.

Интересно отметить, что командир, признавая тот факт, что мины были выставлены вдалеке от фарватера, в своих мемуарах объявил мемельскую постановку сверхрезультативной, приписав ей гибель сразу шести судов! Два из них: транспорт «Поллукс» и рыболовный траулер «Понтер», можно отбросить сразу, поскольку они погибли очень далеко от места постановки — «Поллукс» 23 ноября у Ростока, «Гюнтер» 8 октября в точке 55.18 с.ш./18.5VII в.д. Что же касается четырех остальных, то они действительно погибли у Мемеля, но не на минах «Л-3», а на немецком оборонительном заграждении: латвийский «Кайя» (244 брт) подорвался 1 октября из-за неправильных действий капитана, пренебрегшего советом лоцмана, шведский «Уно» 22 ноября потому, что пытался вообще обойтись без услуг лоцмана, немецкий «Эгеран» (1142 брт) 26 ноября потому, что вышел за пределы фарватера в туманную погоду. Подробности гибели 19–20 ноября транспорта «Хенни» (764 брт) неизвестны, поскольку он затонул со всем экипажем и при тралении заграждения был найден лишь его остов. Координаты подрывов всех четырех судов были еще раз уточнены при тралении, и все они находились на немецком заграждении. В конце ноября — первой половине декабря тральщики 31-й флотилии и катера плавбазы тральщиков «MRS 12» вытралили оборонительное поле, уничтожив 102 мины EMD. Еще четыре были ранее замечены плавающими и расстреляны, и столько же числилось сработавшими при подрыве судов. 10 мин потерялось, как и все 20, выставленные с «Л-3»…

После постановки Грищенко начал возвращение вдоль латвийского побережья, которое внезапно омрачилось неисправностью кормовых горизонтальных рулей — при одной из перекладок они застыли в положении 25 градусов на погружение. Починить их привод, рассоединившийся в надстройке, можно было только с наступлением темноты в надводном положении. Эту задачу в ночь на 29-е выполнил персонал БЧ-5, которую возглавляя один из лучших инженеров-механиков подводных сил КБФ М.А. Крастелев. Правда, при этом в надстройку уронили лом, который грозил заклинить рули окончательно, но он был извлечен самым щуплым членом экипажа — старпомом В.К. Коноваловым. В эту же ночь подлодка получила приказ возвращаться не в Ригу, а в Таллин через проливы Соэлавяйн и Мухувяйн, правда, при этом указывалось, что северные подходы к Мухувяйну закрыты для плавания в связи с обнаружением мин. Вечером 29-го начальник штаба КБФ закрыл для прохода и Соэлавяйн, хотя еще раньше «Л-3» приказали идти в Рохокюлу, куда в это время направлялись и плавбазы 1-й бригады. В связи с этим командир 1-й бригады Египко приказал подлодке временно задержаться в районе западнее входа в пролив. Причиной задержки первоначально стала необходимость в обвеховывании мест потопления немецкой авиацией транспорта «Марта» и шаланды «Амга», а также желание обеспечить встречу подлодки тральщиками. Поскольку те были заняты проводкой плавбаз бригады в Моонзунде, командиру минзага пришлось ждать дальнейших приказаний в течение двух суток. Грищенко утверждал, что за время маневрирования в районе шесть раз слышал скрежет минрепов по корпусу, но сопоставление с известными координатами минных заграждений показывает, что скорее всего подлодка собирала на себя рыбацкие сети. Наконец, в 01:30 2 июля на субмарине смогли прочитать отправленную еще девять часов назад радиограмму штаба Прибалтийской ВМБ, где ей предписывалось в 22 часа 1 июля прибыть в точку встречи с тральщиками в районе бухты Тагалахт. Очевидно, тот, кто отправлял радиограмму, совершенно не задумывался над тем, что в момент отправления лодка будет находиться под водой, где прием радиоволн невозможен. Впрочем, даже если «Л-3» пришла бы в назначенную точку, ее там никто бы не встречал. Дело в том, что посланные навстречу тральщики «Т-298» и «Т-299» на выходе из Соэлавяйна попали на выставленное немецкими торпедными катерами минное поле «Кобург», где «Т-299» подорвался и быстро затонул. Второй тральщик подобрал 17 уцелевших при взрыве и вернулся в базу. После этого пролив вторично закрыли для прохода, а Грищенко приказали продолжить ожидание в бухте Кихелькона.

Сделать это оказалось непросто — ночью при подходе к берегу субмарина подверглась обстрелу береговой батареи и была вынуждена срочно погрузиться. Утренняя попытка пройти в бухту под перископом оказалась невозможной из-за тумана. Минзаг пролежал на грунте до 18 часов 2 июля, а затем повторил подход — на этот раз успешно. Достигнув 13-метровой глубины, Грищенко приказал всплыть и сразу же вынести на мостик флажные опознавательные сигналы. «Как потом выяснилось в Кихельконе, — писал командир в своем донесении, — решение было правильное. Батареи, заметив какие-то флаги на ПЛ, решили либо своя, либо сдается в плен, почему огня и не открывали, а выслали навстречу катер». Как и следовало ожидать, никто в бухте о подходе подлодки оповещен не был. Пройдя в глубь бухты и встав у самого берега, Грищенко немедленно послал Коновалова на стоявший рядом транспорт «Оскар» с приказом запереть и опечатать его радиорубку. Идея в принципе была верной, но командир «Л-3» не мог знать, что информацию о его прибытии в бухту врагу передадут не какие-то диверсанты или приспешники из числа националистов, а… он сам. Уже спустя три часа после прибытия подлодки командир дежурившей у входа в Соэлавяйн немецкой субмарины «U145» капитан-лейтенант Франциус получил приказ обследовать бухту, что и произвел в утренние часы 3 июля. К счастью, «Л-3» стояла далеко от входа, и пройти до ее стоянки в подводном положении немецкая лодка не смогла бы из-за малых глубин. Франциус ничего не обнаружил и отошел в море. Оттуда он наблюдал, как около 12 часов в бухту прошли катера «МО», присланные командованием ВМБ для эскортирования «Л-3». Грищенко не стал спешить с переходом, разумно предположив, что сделать это гораздо безопасней в ночные часы, а за оставшееся время с интересом выслушал рассказ катерников о том, как они искали вражескую подлодку на подходах к Соэлавяйну в ночь на 2 июля. Теперь ему стало ясно, кому принадлежали кильватерные струи, которые он несколько раз замечал в темноте. О том, чем могла закончиться такая встреча, было лучше не думать, и свои эмоции командир минзага выразил в нескольких иронических строчках донесения. Но и на этом его злоключения не закончились. При ночном переходе в Рохокюлу подлодка чуть не столкнулась с преграждавшим фарватер буксиром, но, избежав столкновения, села на мель, правда, без серьезных последствий. На переходе к отряду присоединились два катера-тральщика типа «Рыбинец», которые перед этим протралили вход в пролив и не обнаружили при этом ни одной мины. Они и не могли их обнаружить, поскольку тралили контактными катерными тралами, а «Т-299» подорвался на донной неконтактной мине. О том, что такие мины у немцев есть, наши в наших штабах знали, но о том, что их против нас может применять противник, старались не думать. Следующий этап перехода Рохукюла — Таллин прошел в ночь на 5 июля без происшествий, если не считать таковыми двукратное открытие огня «Л-3» по группам наших торпедных катеров, о которых Грищенко не имел оповещения. Лишь после начала стрельбы катера отказывались от торпедных атак, отворачивали в сторону и давали опознавательные. В свою очередь разрешения на открытие огня по субмарине штаб флота запрашивали береговые батареи, даже несмотря на то, что она сопровождалась нашими же катерами. В выводной части донесения Грищенко задал командованию решительную «трепку», не считаясь ни с чинами, ни со званиями:

«Подготовка к войне была исключительно безобразна… В момент нападения противника ему много способствовала… шифровка командующего флотом от 21.06.41, которая запоздала… Штаб Либавской ВМБазы в ответственный момент занимался не кораблями, а эвакуацией своего штаба… Связь с ПЛ слаба, так например, командир Прибалтийской ВМБ ответственную радиограмму послал на ПЛ в 16:30, причем ему должно было быть известно, что ПЛ в это время находится под водой… Из приведенного описания похода ясно видно, что противник в Балтийском море не плавает, а ходит вдоль самого берега, благодаря чему глубины не позволяют атаковать…»

Ну разве могло руководство относиться к такому командиру позитивно? Вряд ли эта язвительность шла на пользу дела, но для Грищенко, несомненно, она была вопросом самовыражения.

Система подведения итогов походов в то время еще отсутствовала, но в целом поход «Л-3» был оценен как успешный. В штабе флота командира упрекнули в отсутствии разумной инициативы при выборе места постановки, и впредь предоставили ему право самому выбирать, где ставить мины, после проведения разведки «на себя». Этим правом Грищенко предстояло воспользоваться очень скоро, поскольку «Фрунзевец» являлся на тот момент единственным боеготовым подводным минным заградителем КБФ.