Парижский бунт было подавить не так-то просто, а бурные события в Генте усилили страх перед возможным всеобщим восстанием. Призыв к солидарности — «Vive Gant! Vive Paris no’mere!»— разносился по городам от фламандской границы и до Луары.

В Генте вновь появились белые капюшоны времен Якоба ван Артевельде. Созвали народное ополчение, капитаном которого стал сын Артевельде Филипп, исполненный злобы и острый на языки надело маленький быстроглазый человек. За ним пошли, ибо аура имени была по-прежнему сильна. Обстоятельства, а не предпочтения вынудили его опереться на простой люд, он говорил, что все могут высказывать свое мнение — «как богатые, так и бедные», и все будут есть одинаковую пищу. Тридцать тысяч человек две недели не видели хлеба, и Филипп заставил аббатства поделиться запасами зерна, а торговцам велел продавать его по фиксированным ценам. Беспорядки во Фландрии традиционно способствовали тому, что граф, аристократы и городские богачи заключали между собой временные противоборствующие союзы, но на сей раз они увидели в мятеже опасный революционный огонь и под предводительством графа сплотили ряды для подавления восстания.

В апреле 1382 года голодающий город пошел на переговоры. Граф потребовал, чтобы все жители Гента от пятнадцати и до шестидесяти лет с непокрытыми головами, в одних рубашках и с веревками на шеях прошли половину расстояния до Брюгге. Там, на месте, граф решит, сколько человек он простит и сколько казнит. Представители народа передали этот приказ голодающим горожанам на собрании, состоявшемся на рыночной площади. Было предложено три варианта действий — покориться, голодать или бороться. Избрали третий путь: собрали войско из пяти тысяч человек, способных сражаться, и двинулись на Брюгге, к ставке графа. В результате произошло самое неожиданное поражение века.

Ополчение Брюгге не менее графа было уверено в своей победе. Они болтались по городу и до самого утра 5 мая орали и пели в пьяном угаре. Напрасно граф и рыцари пытались призвать их к порядку. Жители Гента атаковали ополченцев, забросали градом камней и металлическими ядрами. Панику и бегство остановить не удалось, а фламандские рыцари поспешили отступить. Графа Людовика Мальского сбили с лошади. Он тщетно пытался собрать отряд при свете фонаря и избежал пленения только потому, что поменялся одеждой со своим пажом и пешком добрался до лачуги бедной женщины. «Ты меня знаешь?» — спросил он. «О да, монсеньор, я часто просила милостыню у ваших ворот». Графа нашел один из его рыцарей, он и раздобыл ему лошадь. Людовику пришлось трястись без седла на крестьянской кобыле, он прискакал на ней в Лилль, и это было отнюдь не такое счастливое путешествие, как много лет назад, когда он вихрем умчался от брака с Изабеллой.

Гент теперь обеспечил себя едой, и к нему радостно примкнули другие города. Захватив Брюгге и пятьсот самых знатных буржуа в качестве заложников, Филипп ван Артевельде объявил себя регентом Фландрии. Ему сдались все города, он назначал новых мэров и старшин, издавал новые законы. Артевельде перенял замашки аристократа: о его появлении извещали трубы, впереди несли развернутый флаг с гербом — соболь в трех серебряных шапках, — возле его дверей играли менестрели. Артевельде носил пурпур, а еду ему подавали на серебряных графских блюдах.

И снова, как при его отце, на карту оказались поставлены интересы Англии и Франции. Людовик Мальский обратился за помощью к своему зятю и наследнику, герцогу Бургундскому. Артевельде предложил альянс с Англией. Общины одобрили этот союз ради торговли шерстью и потому что фламандцы, как и они сами, поддерживали Урбана. Папа Урбан объявил крестовый поход в помощь Фландрии, а это означало неизбежное обложение церковной десятиной. Несмотря на такую выгоду, английская аристократия не решалась сотрудничать с бунтовщиками, и пока они медлили, шанс был упущен.

В апреле герцог Анжуйский уехал в Италию, собрав достойными и недостойными средствами достаточно денег для найма девяти тысяч солдат и окружив себя невиданной роскошью. Короне повезло меньше, когда она потребовала у Парижа новых средств. Король в это время находился в городе Мо на реке Марна. Понадеявшись, что дело можно уладить, если умиротворить Париж, совет решил послать на переговоры с парижанами де Куси, «ибо он лучше других знает, как с ними обращаться».

Де Куси не взял с собой других аристократов, сопровождали его лишь родственники. Он въехал во враждебный город, где ему оказали радушный прием. Де Куси остановился в собственной резиденции, которую приобрел недавно — в клуатре Сен-Жан возле Гревской площади. [16] Пригласив нескольких вожаков горожан для переговоров, он сообщил им «мудро и благоразумно», что поступили они дурно: не следовало убивать чиновников короля и открывать тюремные ворота. За все это король дорого отплатит, если пожелает, но он этого не хочет, потому что любит Париж, город, в котором родился, столицу государства, не хочет «уничтожать добронравных жителей». Де Куси добавил, что приехал примирить горожан с правителем и будет просить короля и его дядей «милостиво простить горожан за их дурные поступки».

Горожане ответили, что с королем они воевать не хотят, но налоги следует отменить, по крайней мере в Париже. Когда это будет сделано, они готовы примириться с королем. Де Куси тут же уточнил: «Какими способами?» Они ответили, что согласны передавать выбранному лицу определенные суммы на солдатские нужды. Де Куси спросил, сколько они будут платить, и парижане сказали: «Как договоримся».

Гладкими речами де Куси добился обещания в двенадцать тысяч франков в обмен на прощение. Король принял условие, но обстановка, при которой ему надлежало въехать в Париж, внушала нервозность. Парижанам велели сложить оружие, отворить ворота, снять с улиц цепи и послать в Мо в качестве заложников шесть или семь вожаков. Майотены гневно отвергли эти условия и потребовали от купцов, чтобы те к ним присоединились. С большой неохотой шестеро буржуа приехали в Мо. Они пояснили придворным, что вынуждены были приехать, так как боятся прогневать народ. Правительство решило применить силу. Солдат послали вверх по течению реки — занять мосты и отрезать пути поступления продуктов в город. Другим отрядам разрешили грабить предместья и нанести им такой ущерб, какой причинили бы враги. Приготовившись к нападению на Париж, аристократы собрали пустые повозки — «увезти из города добро, если представится такой случай». Парижане развесили уличные цепи, раздали оружие и поставили дозорных на крепостные стены.

Умеренные партии с обеих сторон под предводительством де Куси, державшего сторону короля, и Жана де Маре, защищавшего город, все еще старались договориться. Благодаря их красноречию и влиянию, город согласился выплачивать налог в 80 000 франков, который должны были собирать сборщики-горожане и, минуя королевских дядюшек и казначеев, передавать непосредственно войскам. Взамен Париж должен получить прощение и письменное обещание короля, что согласие горожан не станет поводом для новых налогов и король не станет держать зла на парижан. Если вера в королевское прощение еще сохранялась, то только потому, что король в глазах людей был символом и им очень хотелось верить, что он противостоит аристократам и защищает народ.