Тратиться на такси не хотелось. Переться под проливным дождем на другой берег Невы хотелось еще меньше. Я дошагал до Невского и втиснулся в подъехавший троллейбус.

От стоявших вокруг сограждан пахло мокрыми куртками. Сквозь неплотно задвинутые стекла в салон залетали холодные брызги, а у притиснутой вплотную ко мне женщины по щекам текла тушь и на лбу прилипли мокрые пряди иссиня-черных волос. Осень… Слякотная петербургская осень. Черт бы ее побрал. Этот дождь не кончится никогда. Он будет лить до тех пор, пока серая Нева не выйдет из берегов и не понесет свои мутные воды по узким центральным улочкам. Топя редких пешеходов и запросто сковырнув с постамента зеленого Медного всадника. Этот город уйдет на дно, туда, откуда он и появился. А над водой будет торчать лишь шпиль Петропавловской крепости с поджавшим ноги, насквозь промокшим ангелом на самом острие…

Вылезая из троллейбуса, я подумал, что если все будет продолжаться так и дальше, то я попросту сойду с ума, а читающая публика останется без полюбившегося ей репортера. Если этот «большой и своеобразный» профессор не поможет мне, то можно считать, что моя попытка податься в частные детективы полностью провалилась. К едрене-фене.

«Только бы он знал этот чертов язык», — вздохнул я, открывая двери университета.

8

В вестибюле филфака я оказался раньше профессора и некоторое время просто слонялся мимо вахтера, обсыхая и глазея на редкостно симпатичных студенточек. Все-таки филфаковские девушки традиционно хороши собой.

— Вы, сударь, не из газеты? — неожиданно раздалось у меня за спиной.

От внезапной громоподобности голоса я вздрогнул. Обернулся — и вздрогнул еще раз. Профессор Толкунов, улыбавшийся и протягивавший мне руку, оказался не просто «большим» человеком — он был громаден. Громаден и необъятен. Шестьдесят второго размера талия, причем нижняя пуговка рубашки, торчащей из-под короткого свитера, не застегнута и оттуда виднеется тугое волосатое чрево. Рыжая всклокоченная борода, румянец во всю щеку. Пожимая мне руку, он чуть не сломал мне пару пальцев, однако был так рад нашей встрече, что даже и не заметил этого.

— Оч-чень, оч-чень приятно! — Эхо от его голоса испуганно металось по вестибюлю. — Что же это делается-то, а? Пресса прониклась интересом к академической тибетологии, а? Сенсаций ищете? Знаю я вас — сенса-аций! Причем нездоровых! Ха-ха-ха! Ох уж мне ваш брат-щелкопер!

Профессор сообщил, что лучше всего нам было бы побеседовать в буфете, и под руку увлек меня в лабиринт бесконечных университетских коридоров. На полторы головы возвышавшийся над окружающими, профессор шагал неторопливо, но я за ним едва поспевал. По дороге он успел сообщить трем очкастым субъектам, что занят («Ко мне, судари, из газеты пришли! Надо же нам, зубрам академической науки, — ха-ха! — помогать прессе!»), залихватски расписался в зачетке, на ходу подсунутой ему тощим студентом, и даже рассказал мне похабный анекдот. Старый, но довольно смешной. Скажу честно, университетских профессоров я представлял себе все-таки немного иначе.

Свободных мест в буфете не оказалось, и профессор моментально согнал с углового, самого удобного столика компанию студентов, мирно тянувших пиво («Как это ты мне место не уступишь?! Ты сессию думаешь сдавать? Или не думаешь?!»). Усадив меня за столик, он подскочил к стойке буфета и вернулся с двумя стаканами, двумя чашками, бутылкой и пузатым заварным чайником. Причем все это он перенес на столик за один раз.

— Замерзли? Промокли? Первейшее средство от нашей петербургской сырости — это чашка горячего чаю с ромом. И не спорьте, сударь, я старше, я лучше знаю. (Я даже и не думал спорить.) Под такой чаек и интервью наше лучше пойдет.

Вбухав в чашку с каплей заварки на донышке чуть ли не двести граммов рому, он пододвинул ее ко мне. Мы отхлебнули из чашек.

— Ну, как вам ром? — поинтересовался профессор. — Это мой любимый сорт.

Я сказал, что ром бесподобен. Ром был довольно мерзкий. Достав из внутреннего кармана несколько листков чистой бумаги и ручку, я приготовился задавать вопросы. Однако никаких вопросов профессор слушать не желал. Профессор желал говорить, и остановить его не могло ничто на свете.

Я прихлебывал горький ром, курил сигарету за сигаретой и слушал, как он, обретя во мне благодарного слушателя, подробно объясняет все преимущества рома перед другими алкогольными напитками. «Ром при нашей слякотной погодке, сударь, средство первейшее, абсолютно незаменимое, без рома, сударь, и ангину подхватить недолго, а ангина нам, сударь, ни к чему, нам, сударь, еще работать и работать…» Минут через десять профессор наконец высказал все, что думал по поводу рома, слякоти и ангины, и, похоже, вспомнил, что мы с ним договаривались об интервью.

— Впрочем, что же это я? — наконец попробовал он перейти к делу. — Мы же собирались поговорить о Тибете. Хм… Хорошо, что вы обратились именно ко мне. Кто расскажет вам о Тибете лучше меня? — Профессор пытался говорить вполголоса, но даже так он был слышен, наверное, двумя этажами выше. — Я занимаюсь тибетологией уже двадцать пять лет. У меня печатных работ — больше тридцати! И двенадцать переводов с языков Центральной Азии! Я, сударь, разбираюсь в тантризме лучше кого бы то ни было в этой стране. А может, и вообще в Европе.