— С протоколом как? — пряча ее в карман, спросил я.

— Порву. Можно на твоих глазах.

Кусочки бумаги с подписями свидетелей и моей собственной, теперь бесполезные, порхнули в мусорную корзину. Молча кивнув, я вышел за дверь и, не взглянув на приклеившегося к стене парня, потопал по коридору. В голове пронеслась злорадная мыслишка, что его тоже раскрутят. Такого теху-матеху как два пальца обоссать. Ну и ладно, может, поумнеет.

— Накрыли? — привычно обнимая Лану за плечи, с сочувствием спросил Серж, когда я снова влился в плотные ряды ваучеристов. — Во сколько обошлась свобода?

— В «сотку», — раздраженно буркнул я.

— О-о, ставки повышаются. Я тогда отделался лимоном деревянных на штуке баксов.

— А я ста тысячами на пятистах, — хихикнул Вадик.

— Деревянными они теперь не принимают, — сплюнул я сквозь зубы. — На наживку по части безделушек из «рыжья» тоже не клюют. Переходят на валютное обслуживание.

— Это в связи с новым постановлением, — предположил Вадик. — Может, баллоны проколоть, чтобы не наглели?

— Дикие методы, — поморщился Серж. — Вспомните, как убрали Кровососа. Тот вообще кислород перекрывал. А стоило нашим заикнуться о нем одному сотруднику из областного управления, и нету Кровососа. Даже в органах не работает.

— Попил из вас кровушки достаточно, — басовито засмеялся незаметно подошедший Прокопыч, широкоплечий коренастый скупщик золотых изделий чуть за пятьдесят лет. — Рассказывали, день работы обходился каждому в червончик. Наварил, не наварил, его не волновало. А влетел — откупайся по полной катушке. Становись, писатель, отрабатывай «соточку». Теперь ты свой, с месяц никто пальцем не тронет.

Вокруг дружно засмеялись. Нацепив табличку, я перешел на другую сторону узкого прохода, поближе к табачникам. Расходы, расходы….Когда только даст Бог скопить деньжат на средний прожиточный минимум, чтобы в течение лет эдак десяти не трястись на базарах, не оглядываться на улицах, да по возможности помогать детям, внукам. Ничего не удалось заработать при родной Советской власти. Машины нет, квартирка так себе. А ведь ставил всесоюзные рекорды не на кондитерской фабрике — на формовке в литейном цеху. По две смены чуть не через день пахал, в остальные дни вагоны разгружал на овощной базе. Победитель разных литературных конкурсов. Лауреат. Тьфу, мать честная, может, оттого и тянет к бутылке, что ни личной жизни, ни удовлетворения в творческом плане. Все признавали, вплоть до родных жен, что работяга, не графоман. А не платили, сколько положено, и не печатали. Паскудное, с оттенками татаро-монгольской дикой зависти, общество с разбуженными Советской властью первобытными инстинктами.

Я не стал дожидаться прихода постоянного клиента, продав вместе с «соткой» и оставленные ему баксы. Ордена «Славы» на всякий случай тоже отдал знакомому продавцу сигарет, у которого оставлял кувшин с медным тазиком. Солнце зависло над одной из крыш высотного здания. Появилась первая волна работяг с заводов и фабрик. В такое время рассчитывать на крупный улов не приходилось, но иногда серая безликая масса выталкивала и «золотую рыбку». Вот и сейчас я с надеждой уставился на подошедшую ко мне женщину в широком, оборками, платье, с агатовой, в серебре, брошью на пышной груди.

— Ложки позолоченные возьмете? — спросила она низким голосом. Взгляд недоверчивый исподлобья, как у всех ограниченных людей, хотя мордашка смазливая. — Шесть штук.

— Давайте посмотрим, — я постарался напустить на себя важный вид, чувствуя, что с ней так и надо. По другому не поймет. Тем более, если не ослышался, количество ложек отвечало первичному набору. А наборы не залеживались.

Женщина вытащила из хозяйственной сумки пожеванную тряпицу, развернула ее и протянула мне. При поверхностном осмотре ложки показались обыкновенными, хотя серебряными. Они были уложены в плотную стопочку. Взяв одну из них, я заинтересовался замысловатым рисунком из разноцветной эмали на внешней стороне. Похоже, он что-то обозначал, но разобрать было трудно. Перевернув ложку, я на секунду замер. На гладком, отливающем матовым блеском сгибе ручки, между таким же разноцветным орнаментом, как и на внешней стороне, и клеймом высокой пробы, выпукло обозначились заглавная буква «А» с завитушками, а под ней римская цифра «три». Неужели набор из столового серебра, принадлежавшего лично императору Александру Третьему! Именно, так сказать, его персоне и никому более. Вполне возможно, что ложки были подарены одним из русских промышленников — капиталистов, например, Тимофеем Саввичем Морозовым в ознаменование завершения присоединения к России Средней Азии. Откушай, мол, государь-батюшка, моим подарком из новой чашки. А заодно забудь Морозовскую стачку, которую довелось тебе подавлять. Или сам царь сделал кому-то подарок. Стараясь не выдать волнения, я вновь всмотрелся в рисунок на внешней стороне. На внутренней отвлекали великодержавные инициалы. Но разобрать ничего не удалось, слишком замысловатой оказалась вязь.

— Обычное серебро, — небрежно сказал я. — Откуда у вас эти ложки? От бабки, наверное?

— Это не серебро, а позолоченные, — заартачилась женщина.

— Понятно, — не стал спорить я, дабы не спугнуть ее долгими объяснениями. Один хрен ничего не поймет, ей нужны только деньги. — Я спрашиваю, где вы откопали позолоченные?

— Муж дурак, все деньги на монеты да на портсигары с солдатами ухлопывал. А ложки с карманными часами ему по наследству достались. От них и пошла болезнь к собирательству. В колхозе-то ни одного дня не погорбатил, почем копеечка достается. Коллекционер долбанный. Норовил все чужие денежки тратить.

— А где он сейчас? — подумалось, что женщина в колхозе тоже не больно горбатилась, если судить по ее пышному виду.

— Пьет, где. Выгнала. Связался с какой-то блядью подзаборной. Вдвоем и глушат. А коллекцию свою якобы сыну по наследству оставил, на кой ляд она сдалась. Сыночку только восемь лет. Лучше бы алименты платил или денег дал. Поила — кормила изверга…

— Ясненько, семьи, значит, не получилось.

— И не было никогда. Как взял меня, девчоночку, я тогда на фабрику устроилась, а он уж инженером командовал, так и не получилось, — все больше распалялась она. — Я мебель старую выбросить хотела, чтобы новую завезти, он — не тронь, мол, она еще при царе сделана. А когда квартиру получили, я взяла и выгнала. Надоел хуже горькой редьки со своими царями — дворянами. Пусть теперь его любимые графья с князями кормят.

— Что же он, совсем денег в дом не приносил?

— Попробовал бы не принести, я бы принесла.

— Хорошо, это ваши проблемы, — начал уставать я от бесполезного разговора. Но кое-что все-таки прояснилось. Ложки передавались по наследству, значит, они представляют ценность. Простое серебро давно бы сбагрили. — Сколько вы хотите за… позолоченные?

— Двести тысяч, — не задумываясь, выпалила женщина.

Подкинув на руке набор, я на глазок определил, что вес его примерно граммов триста, по пятьдесят в каждой ложке. По лому получается около ста пятидесяти тысяч рублей — высокопробное серебро. Но сохранность стопроцентная. И царские вензеля, если, конечно, они царские. По штуке за грамм уйдут — делать нечего, тому же Алику. А подтвердится их уникальность, — вообще цены нет. Надо покопаться в справочниках, которых на нумизматическом толчке валом. Если же начинать сбивать цену, то эта дура мигом сдернет. Ей уступить копейку — лучше удавиться.