– Послушайте меня, глупые смиренницы, страшащиеся бурь и ветров. Вчера и я, подобно вам, таилась среди листвы, довольная своей судьбой. Это чувство надежно оберегало меня от ураганов и вихрей жизни. Я стремилась лишь к этой безопасности, никогда не мечтала ни о чем, кроме удобства и покоя. О, я могла бы жить подобно вам, прижавшись к земле, ждать, пока зима укутает меня снегом, и уйти, как и те, кто жил до меня, в безмолвие смерти и небытия, так и не узнав тайн жизни, неведомых племени фиалок с тех пор, как оно живет на земле. Я могла подавлять свои желания и не стремиться к познанию вещей, чья природа была выше моей природы. Но я прислушалась к тишине ночей и услышала, как высший мир говорил нашему миру: «Цель бытия в стремлении к тому, что находится за гранью бытия». И тогда моя душа взбунтовалась против самой себя. И тогда мое сердце страстно захотело подняться выше самого себя. И до тех пор боролась я с собой, до тех пор стремилась к тому, чего не было у меня, пока мой бунт не обратился в созидающую силу, а мое стремление – в действенную волю. И тогда я попросила у Природы – а ведь Природа – всего лишь внешнее проявление наших сокровенных мечтаний – превратить меня в розу. Она сделала так, как я просила. Как часто изменяет она свои образы и символы перстами благосклонности и увлечения.

На мгновенье роза умолкла, а затем продолжала голосом, в котором звучали гордость и превосходство:

– Один час прожила я царицей. Я взглянула на мир глазами роз. Я услышала шепот эфира ушами роз. Я ощутила переливы света листьями роз. Разве найдется среди вас хоть одна, кто удостоилась такой чести?

Она склонила голову и, уже задыхаясь, сказала: – Сейчас я умру. Я умру, но в душе у меня то, чего никогда не испытывала ни одна фиалка. Я умру, но я знаю, что лежит за пределами того тесного мира, в котором я родилась. Это и есть цель жизни. Это и есть суть, скрытая за случайностями дней и ночей!

Роза свернула свои лепестки, вздрогнула и умерла. На ее лице была неземная улыбка – улыбка того, чьи мечты сбылись, улыбка торжества и преодоления, улыбка Божества.

Я чужой в этом мире.

Я чужой, и в этой отчужденности – гложущая тоска и лютое одиночество, но она всегда будит во мне мысли о чудесной неведомой родине и наполняет мои сны видениями далекой земли, никогда прежде не открывавшейся моему взору.

Я чужой среди своих близких и друзей; повстречав кого-нибудь из них, я спрашиваю себя: «Кто это, откуда я знаю его, какой закон связал меня с ним, почему я должен подойти к нему и заговорить?»

Я чужой своей душе, и когда слышу собственные слова, слух дивится моему голосу. Когда порой я наблюдаю, как мое сокровенное «Я» смеется или плачет, дерзает или страшится, все мое существо изумляется самому себе, а дух мой жаждет вникнуть в мой дух. Но нет, я остаюсь все в той же безвестности, нераспознанный, повитый пеленами тумана, укрытый завесой безмолвия.

Я чужой своему телу и всякий раз, когда гляжусь в зеркало, улавливаю в своем лице нечто такое, чего не чувствует моя душа, и читаю в глазах такое, чего не хранят тайники сердца.

Я иду по улицам города, и юноши преследуют меня с криками: «Глядите-ка, слепец! Дадим ему посох – пусть опирается на него!» Я кидаюсь прочь, но меня настигают девушки, хватают за полы одежды со словами: «Он глух, точно скала, наполним его слух напевами страстной и пылкой любви!» Я вырываюсь из их рук, бегу не оглядываясь, но наталкиваюсь на мужчин, которые, обступив меня, говорят: «Он нем, как могила, так поможем ему развязать язык!» В страхе я спешу их покинуть, но встречаю на пути толпу стариков, которые дрожащими пальцами указывают на меня и молвят: «Это безумец, потерявший рассудок на пастбищах злых духов!»

Я чужой в этом мире.

Я чужой, и хотя странствовал по всему свету, не нашел отчего края и не встретил ни единого человека, кто бы узнал меня и внял мне.

Утром, пробудившись, я чувствую себя узником в темной пещере, со сводов которой свешиваются ехидны, а по углам ползают скорпионы. Когда я выхожу на свет, тень моего тела тянется следом, а впереди бредут неведомо куда тени моей души, ищущие нечто за пределами моего разумения, хватающие то, что мне вовсе не надобно. Воротившись вечером, я ложусь в постель, набитую страусовым пером и шипами терновника, и странные мысли завладевают мною; тревожные, радостные, мучительные и сладостные желания одно за другим охватывают меня. А в полночь, выступив из расселин пещеры, мне являются призраки ушедших времен и духи забытых наций, и мы жадно вглядываемся друг в друга. Я вопрошаю их, и они мне ответствуют с улыбкой. Когда же я порываюсь их удержать, они исчезают, как истаивает дым.

Я чужой в этом мире.

Я чужой, и нет на свете ни единого человека, кто знал хотя бы слово на языке моей души.

Я шагаю по пустынной степи и вижу ручьи, взбегающие, обгоняя друг друга, из глубины долины к горной вершине, вижу голые деревья – миг, и они одеваются зеленью, расцветают, плодоносят и сбрасывают листву, ветви их падают наземь и обращаются в пятнистых извивающихся змей. Вижу птиц, что взмывают в небо и стремглав летят вниз, поют и жалобно стенают, и вдруг, замерев, расправляют крылья и превращаются в нагих дев с распущенными волосами и стройными шеями. Из-под насурьмленных страстью век они призывно смотрят на меня, их алые, как роза, источающие медовый аромат уста улыбаются, они протягивают белые нежные руки, благоухающие миррой и ладаном; потом очертания их становятся зыбкими и они исчезают, как туман, но еще долго слышны отзвуки их насмешек надо мной.

Я чужой в этом мире.

Я поэт, я воспеваю стихами то, что жизнь пишет прозой, и пишу прозой то, что она слагает стихами. Потому-то я чужой и буду чужим до той поры, пока судьба не взыщет меня и не перенесет на родину.

Я вечно иду по этим берегам Между песком и пеной. Прилив сотрет мои следы, И ветер развеет пену. Но море и берег пребудут Вовеки.