При вечернем и утреннем свете
вернуться

Сухарев (Сахаров) Дмитрий Антонович
Шрифт:

Мы ушли от Никитских ворот

Во дворе 110-й московской школы стоит памятник ребятам, не вернувшимся с войны. Говорят, он поставлен на деньги, собранные жителями окрестных домов.

Напротив той церкви, Где Пушкин венчался, Мы снова застыли в строю. Едим, как в то утро, Глазами начальство, Не смотрим на школу свою, Отсюда, из сада, Мы с песней, как надо, Всем классом пошли под венец — С невестой костлявой На глине кровавой Венчал нас навечно свинец. А то, что у нас Не по росту шинели, Так это по нашей вине: Мы попросту роста Набрать не сумели, Добрать не успели к войне. Пускай неказисты, Зато не статисты — Мы танкам не дали пройти. Мы сделали дело, Мы — тело на тело — Ложились у них на пути. Хоть мы из металла, Но нам не пристало Торчать у Москвы на виду: Мы не были трусы, Но были безусы, И место нам в школьном саду. К нам Пушкин приходит Молчать до рассвета, Во фраке стоит в темноте, А рядом во мраке, А возле поэта — Наташенька в белой фате. 1972

Мгновенье

В телефильме «Семнадцать мгновений весны» Промелькнуло мгновенье далекой войны, Припыленное давностью дня, И я понял, что я этот день узнаю И что именно я на экране стою, И прожгло этой мыслью меня. Хроникальные кадры, а фильм игровой, Настоящие бомбы, и грохот, и вой, Но, как некогда, снова, опять Отодвинулась кровь, и умолкла война, И упала на нас, на меня тишина, Будто бомба, рванувшая вспять. Там был я, и мой двор, и другие дворы, Меньше года осталось до мирной поры, А детали я мог позабыть. Не в начале войны и не в самом конце - Сколько нас на Садовом стояло кольце? Миллион человек, может быть. Сколько их мимо нас под конвоем прошло? Я за давностью лет позабыл их число, Да казалось — и нет им числа. И не щурясь, не жмурясь, не хмуря бровей, Мы смотрели на воинство падших кровей Без особого вроде бы зла. Мы стояли, никто головой не вертел, И никто говорить ничего не хотел, Мы смотрели — и только всего. И у старых старух, у последней черты, У предела безмолвья не дергались рты, И не крикнул никто ничего. И старательно шли они — эта орда, И как будто спешили куда-то туда, Где хоть вдовы забьются в тоске! Но застыла Москва молчаливой вдовой, И застыли дома, как усталый конвой, И мгновенье застыло в Москве. Долго длилось мгновенье, и мы, пацаны, В океане людском в океан тишины Перелили до капли свою. Будешь фильм пересматривать — лучше смотри Это мы, это Малая Дмитровка, 3, Это я там в народе стою. 1975

Песенка про художественную стрижку

Когда пошел я в первый класс, В тот самый год, в ту пору Костюмчик был в семье у нас, И был отцу он впору. Отец к нему, отец к нему Проникнут был заботой, С потертых сгибов бахрому Он стриг перед работой. Я кончил школу, выбрил пух И преуспел в науке, А мой отец, как вечный дух, Носил все те же брюки. Он по ночам писал, писал Учеными словами, А по утрам мундир спасал — Мудрил над рукавами. Еще не знали мы тогда, Что можно жить иначе, Что это — бедные года, А будут побогаче. Как жили все, так жили мы, И всем штанов хватило, И эта стрижка бахромы Отца не тяготила. Стригаль стрижет своих овец, Рантье стрижет купоны, А что стрижет он, мой отец? Сюртук и панталоны. Костюмом надо дорожить: Отгладь его, отчисти, И будет он тебе служить, А ты служи отчизне. 1973

Вспомните, ребята

Вспомните, ребята, поколение людей В кепках довоенного покроя. Нас они любили, За руку водили, С ними мы скандалили порою. И когда над ними грянул смертный гром, Нам судьба иное начертала — Нам, непризывному, Нам, неприписному Воинству окрестного квартала. Сирые метели след позамели, Все календари пооблетели, Годы нашей жизни как составы пролетели — Как же мы давно осиротели! Вспомните, ребята, Вспомните, ребята,— Разве это выразить словами, Как они стояли У военкомата С бритыми навечно головами. Вспомним их сегодня всех до одного, Вымостивших страшную дорогу. Скоро, кроме нас, уже не будет никого, Кто вместе с ними слышал первую тревогу. И когда над ними грянул смертный гром Трубами районного оркестра, Мы глотали звуки Ярости и муки, Чтоб хотя бы музыка воскресла. Вспомните, ребята, Вспомните, ребята,— Это только мы видали с вами, Как они шагали От военкомата С бритыми навечно головами. 1977

Спасибо отцу

Спасибо отцу, не погиб На гибельной, страшной войне. А мог бы погибнуть вполне. Спасибо отцу, не пропал, Лопаткой себя окопал, Мозгами, где надо, раскинул, Ногтями, что надо, наскреб — И выжил. Не сгибнул, не сгинул. И каску надвинул на лоб. И чести своей не предал, И славы солдатской отведал, И мне безотцовщины не дал, Хлебнуть этой доли — не дал. А что не досталось ему Прямого в окопчик снаряда, За это спасиба не надо, За это спасибо — кому? 1979

Сорок два

Я лермонтовский возраст одолел, И пушкинского возраста предел Оставил позади, и вот владею Тем возрастом, в котором мой отец, Расчета минометного боец, Угрюмо бил по зверю и злодею. Отец мой в сорок лет владел брюшком И со стенокардией был знаком, Но в сорок два он стал как бог здоровый Ему назначил сорок первый год Заместо валидола — миномет Восьмидесятидвухмиллиметровый. Чтоб утвердить бессмертие строкой, Всего и нужно — воля да покой, Но мой отец был занят минометом; И в праведном бою за волю ту Он утверждал опорную плиту, И глаз его на это был наметан. И с грудою металла на спине Шагал он по великой той войне, Похрапывал, укутавшись в сугробы. И с горсткою металла на груди Вернулся он, и тут же пруд пруди К нему вернулось всяческой хворобы. Отец кряхтел, но оказался слаб Пред полчищем своих сердечных жаб И потому уснул и не проснулся. Он юным был — надежды подавал, Он лысым стал — предмет преподавал, Но в сорок два — бессмертия коснулся. 1972

Ночные чтения

Стенограмма трибунала, Лихолетию — предел. В стенограмме грому мало, Зато дым глаза проел. Вдоволь дыма, вдоволь чада, Что там чудится сквозь чад? Это — дети, это — чада Стонут и кровоточат. Отчего сегодня вдруг Все в глазах одна картина — В сером кителе детина Рвет дите из женских рук? Фотография на вклейке — За оградою, как в клетке, Люди-нелюди сидят, Все гляделками глядят. Геринг с кожею отвислой, Кальтенбруннер с рожей кислой, Риббентроп как жердь прямой — Что с них спросишь, боже мой? Что им дети? Что им мать Обезумевшая? Что им Наши села с бабьим воем? Им бы губы поджимать. Темен, темен их закон, Как очки на ихнем Гессе, Ну загнали их в загон,— Что им грады? Что им веси? Это сколько ж надо спеси, Чтоб детей швырять в огонь? Том закрою, тихо встану, Напою водицей Анну, Одеяльце подоткну. Про войну читать не стану, Подышать пойду к окну. Анна в память бабки Анны Анною наречена. На земле от бабки Анны Только карточка одна. Бабка в час великой муки — Хлебца в сумку, деток в руки, А себя не сберегла: Умирала за Уралом, Было бабке двадцать с малым, Чернобровая была. Не дождались Анну деды: Оба Деда до Победы Дотрубили в битве той; Только жить им трудно было, Знать, война нутро отбила — Под одной лежат плитой. Есть у Анны мать с отцом — Разве мало? Кашу сварим, Отогреем, отоварим, Не ударим в грязь лицом. Ночь пройдет. В начале дня В ясли сдам свою отраду, Анна вскрикнет, как от яду, Анна вцепится в меня. Не реви, скажу, Анюта, Твое горе не беда, Твоя горькая минута Не оставит и следа. Сделай милость, не реви, Сердца бедного не рви. 1973

К поэту С. питаю интерес

К поэту С. питаю интерес, Особый род влюбленности питаю, Я сознаю, каков реальный вес У книжицы, которую листаю: Она тонка, но тяжела, как тол, Я семь томов отдам за эти строки, Я знаю, у кого мне брать уроки, Кого мне брать на свой рабочий стол. Строка строку выносит из огня, Как раненого раненый выносит,— Не каждый эту музыку выносит, Но как она врывается в меня! Как я внимаю лире роковой Поэта С.— его железной лире! Быть может, я в своем интимном мире, Как он, политработник фронтовой? Друзей его люблю издалека — Ровесников великого похода, Надежный круг, в который нету входа Моим друзьям: ведь мы не их полка. Стареть им просто, совесть их чиста, А мы не выдаем, что староваты, Ведь мы студенты, а они — солдаты, И этим обозначены места. Пока в пекарне в пряничном цеху С изюмом литпродукция печется, Поэт грызет горбушку и печется О почести, положенной стиху: О павших, о пропавших и о них — О тех, кто отстоял свободный стих, В котором тоже родины свобода,— Чтоб всяк того достойный был прочтен, И честь по чести славою почтен, И отпечатан в памяти народа. Издалека люблю поэта С.! Бывает, в клубе он стоит, как витязь. Ах, этот клуб! — поэтов политес И поэтесс святая деловитость. Зато в награду рею гордым духом, Обрадованно рдею правым ухом, Когда Борис Абрамыч С., поэт, Меня порой у вешалки приметит И на порыв души моей ответит — Подарит мне улыбку и привет. 1972