Девчонки были совершенно невоспитанные, требовали тотального контроля за каждым действием. В их комнате всегда царил бардак, ни одна вещь не знала своего места. Они не хотели заправлять кровать, складывать вещи в шкаф, мыть обувь и отказывались чистить зубы. Они не умели ровным счетом ничего! Когда их ругали, они замыкались, насупившись, уставляли взгляд в пол и не отвечали ни слова. Их можно было стегать ремнем, но они молчали, как партизаны. Требовалось ангельское терпение, которого ни у Татьяны, занятой с утра до вечера, ни у нее просто не было. Значит, девчонки на ней. Вот уж, спасибо тебе, доченька за хлопоты, которые ты свалила мне на больную голову.

Тут-то Татьяна вспомнила слова Оксаны Юрьевны, о том, что с этими неблагополучными, надо много дополнительно заниматься, развивать их. А заниматься она не могла, некогда ей было заниматься. С утра у нее уже сидела очередь старушонок. Звонок из приемной главного врача, мог раздаться на ее мобильный в любую минуту. И тогда все бросай, вези бумажки, поддерживай статистику. Да и какое в деревне развитие? Ни одного кружка в Доме культуры. Да и в школе хваленой базовой ни одной секции по развитию, кроме, спортивной для большаков.

Она купила в кредит красную машину, как и мечтала, и теперь с огромным трудом выкраивала свободное время для обучения.

Девчонки оказались, ко всему и вороватые, то и дело наровили украсть что-то со стола. Первый раз она поймала их на том, что они крадут сырые куриные яйца в сарае, таскают из дома сахар, и, смешав яйца с сахаром, намазывают этот джем на хлеб. Едят украдкой, прячутся за сараем. То ли им еды в доме не хватает? Ведь в еде их не ограничивали. Мать была прекрасной стряпухой, в доме сдоба не переводилась, а они, видишь, что творят — гоголь-моголь на хлеб мажут!

А про конфеты и говорить нечего. Конфеты и печенье исчезали со скоростью звука. Но это все ерунда. Потом они за деньги взялись. Отправилась она в магазины, вроде невзначай спросила, мол, тут у вас наши приемыши, что покупали? Оказалось, регулярно покупали чипсы и конфеты, семечки. Теперь понятно было, на какие деньги. Дарья Ивановна стала запирать свою сумку в шкаф. Дочери тоже посоветовала. И все же поймали Кристинку — она выгребала мелочь из Танькиного кошелька. Не долго думая, Дарья Ивановна огрела ее ремнем. Да второй раз с оттяжкой. И разве она была не права? Потом были и мораль, и наказание в углу. И огромные гематомы на спинах.

Синьора Долорес выполнила свое обещание. Насколько поняла Вика, Мариано был свободным от семьи молодым пенсионером. До недавнего времени он работал на ее заводе шампанских вин технологом. Всегда увлекался медициной, здоровым образом жизни.

— Ну, вот, и кто меня отшикарит? — Она уже в третий раз задавала этот вопрос, подружкам, которые были увлечены рассуждениями об испанских мужчинах и каталанским тинто. — Я должна выглядеть, как звезда, свалившаяся ему на голову.

— Ты хочешь убить его вживую. Лучше порази скромностью. — Света, как всегда ратовала за скромность.

Вика высушила феном роскошные рыжие волосы, пышной волной легшие ей на плечи, едва коснулась глаз карандашом, а губ помадой и вышла на улицу, где у белого Фольсвагене ее ждал сеньор из Террагоны. Он был хорош собой, высок, сухощав и вовсе не выглядел на свои шестьдесят два.

На тридцать секунд приостановилась, дала осмотреть себя. В глазах Мариано загорелся огонь, которому в перспективе полагалось стать огнем страсти. Она назвалась своим именем, но ни в тот вечер, ни потом он им не воспользовался. Она навсегда осталась для него Красной шапочкой — Капирусита Роха… И себя он называл только Лобо. Твой Лобо. Волк. Потом, в приступах нежности, она называла его Лобито — волчонок.

В маленьком саду его дома на холме, стояла теплица под пластиковой кровлей, он выращивал салаты, лук и баклажаны, под лимонными деревьями росли, обнимая их стволы кусты помидоров. Он делал это с неподдельным удовольствием, лаская руками каждый выращенный листочек.

Два прудика украшали сад. В гроте замурован был мотор, вода журчала, поднимаясь и опускаясь, под сияющей полной луной, глядевшей на них с синего бархатного небосклона. В одном прудике жила черепаха, в другом резвились три золотые рыбки. Была еще собачка, маленькая, черненькая, влюбленная в своего хозяина. Она выполняла все его желания: прыгала, падала, умирала, лежала, сидела, ждала. Из собственной бодеги под домом он принес бутылку красного вина, нарезал хамон-ветчину, посредине стола поставил ярко желтую круглую дыню.

На горизонте, над крышами таких же домов, наполненных испанской благодатью, покоем и любовью, серебрился свет — море.

Странно, Лобо ничего не спросил о ней, не попросил рассказать о своей жизни, не поинтересовался, есть ли у нее дети, родители?

Возвращаясь, они снова проезжали вдоль моря. Близкое присутствие Лобо, распевавшего ей партию Тореодора — у него был красивый голос, великолепие панорам моря с одной стороны и зеленых гор с другой, рождала в душе небывалую трепетную радость. Что-то воспарило в ней. Уже несколько лет душа ее молчала при виде мужчин. Неужели это снова с ней случилось?