— Как скажешь, о мудрейший.

Повисло молчание. Хорошо, что я не рассказал ему о том, что Гюль прятался под кроватью наследника. Хан бы прицепился к этому, начались бы вопросы — а зачем он прятался, а от кого, а может, этот кто-то и был убийцей, а кто это мог быть — и основная версия рассыпалась бы. Пусть лучше все остается как есть, по крайней мере пока.

— И?

— Что? — ан-Надм вздрогнул от внезапной реплики.

— Кто третий?

— Третий? Хм… — вазир глубоко вздохнул. — Третий, о сиятельнейший — это ты.

— Я?!

— Это лишь версия, о блакосклоннейший. Сухой расчет. Я не обвиняю тебя… Но логика говорит, что ты мог отравить его. У тебя были возможности и мотивы…

Озмак взмахом руки оборвал фразу.

— Довольно!

Он потер лицо ладонями и продолжил:

— Да, я мог. Но мотивов у меня не было. Мы ссорились с Озханом, не буду спорить. Он был не мил мне. Он был язычником, в конце концов! Но ведь после всего этого — он мой сын и наследник. Бугдай слаб умом, увы — и кто теперь унаследует ханство? Род Демиркол пресечется с моей смертью, и страна погрузится в пучину безвластия. Видит Создатель, не такого будущего я желаю и желал всегда. Разве стал бы я убивать будущее моей страны?

— Конечно не стал бы, о проницательнейший, — вазир поклонился.

— Ищи, Малик, найди их непременно. Убийцы должны понести наказание.

Ан-Надм вышел от хана в полнейшей растерянности. Старый лис был убедителен, как никогда. Скорее всего, он и правда не имеет отношения к отравлению. Но кто тогда? Гюль? Он ведь покупал яд, а потом зачем-то прятался под кроватью. Что если он отравил наследника и ожидал, когда тот умрет? Эх, не стоило устранять его так поспешно.

По дороге домой вырисовалась полная версия. Гюль купил яду и незаметно дал его Озхану, наверное, подсыпал в вино (ан-Надм вспомнил кубки в спальне), а сам ушел и вернулся ночью, когда наследник уснул, чтобы убедиться, что яд подействовал. Но яд не убил наследника — видимо, Гюль действительно не рассчитал дозировку. По стечению обстоятельств именно в это самое время к наследнику заявился ан-Надм, и Гюлю не оставалось ничего другого, кроме как спрятаться под кровать. Дальше случилось то, что случилось (причем ан-Надм припомнил, что Озхан был бледен и явно чувствовал себя крайне неважно), а мерзкий Гюль все это время сидел под кроватью.

Версия была складная, и ан-Надм немного утешился. И лишь перед сном, уже в постели, его ужалила холодная, как северная гадюка, мысль. Гюль прямолинеен, сказал хан, он никогда бы не выбрал яд. Значит, эта версия неверна. Или, что еще страшнее — она верна, но Гюль действовал не от себя, а по приказу. А приказы ему отдавал только один человек во всем мире — Озмак II.

Значит, все-таки хан. Теперь картинка проявилась почти полностью. Вот ведь старый лис. Не могу, говорит, убить будущее страны. Еще как можешь, лжец и истеричка.

Ан-Надм заснул спокойно впервые за две недели. Одной страшной тайной в его мире стало меньше.

Все три дня в пути он не спал. Или, наоборот, спал — сейчас уже трудно было понять разницу между явью и дремой. Бесконечная жажда иссушила его разум, оставив только маленький колючий росток, и этот росток стремился на север. Успеть, успеть.

Всего три дня назад он выехал из Южного Волока, а казалось, прошла целая вечность. Воспоминания иссохли и выкрошились, как пепельные горы Неджда, безжалостное солнце сожгло их и обратило в песок, а ветер развеял его по всей земле. Он уже не помнил, как его зовут, что он делал раньше, где жил и кого любил. Он помнил только две вещи — лицо Ставроса, отлетающего прочь сквозь пелену дождя, да свое послание. «Юг наступает» — вот почему он здесь, вот зачем он все еще едет на север, а не упал замертво среди раскаленных камней. Юг наступает. Огромная, дикая сила, которая сметет все, если подпустить ее слишком близко.

Вода в меху кончилась к вечеру первого дня. Дождь, водопадом низвергавшийся в Южном Волоке, там и остался: над пустыней всегда ясно. Он мчал во весь опор, пока жара не стала нестерпимой даже для лошади, боясь преследования — но его не было. Едва ли кто-то из южан рискнет отправиться этой дорогой. Дорогой смерти.

Еле заметная тропинка посреди бескрайней каменистой пустоши, отмеченная лишь верстовыми камнями, известными только пустынникам, переметаемая песком. Он не знал ее точно, и часто гадал, правильно ли двигается, нужный ли это камень, и все чаще полагался на лошадь. Она уже ездила здесь, она должна помнить.

К вечеру второго дня жажда стала невыносимой. Пустынная лошадка, такая же серая, как и скалы вокруг, еще чувствовала себя неплохо — по крайней мере, ноги у нее не заплетались. Но сам Эвримен умирал. В глазах двоилось, ему мерещились миражи.

Ночью он не мог уснуть. Лошадь шла, сколько хотела, потом останавливалась и засыпала стоя, а он продолжал сидеть в седле и смотреть вперед, туда, где в небе сияла Северная Звезда, которую пустынники зовут Айнуссама, Глаз Небес. Здесь, в самом сухом и жарком месте обитаемого мира, звезды казались ближе и ярче, неудивительно, что пустынники так любят их.

На третий день он понял, что потерял дорогу. Оазис Кальб Ахдар так и не показался ни утром, ни к полудню. Эвримен не расстроился, так как был слишком изможден и обезвожен. Он просто понял, что скоро умрет, как тысячи путников до него и тысячи после. Они все теряли дорогу, уходили в пустыню и блуждали там, пока жар не убивал их — а без воды это происходит за день. Он это понял, и осознал, что удивительно спокоен, и хотел испугаться этому своему спокойствию, но не смог и испугаться: все чувства его обратились в прах.