Шрифт:
* * *
Привыкнуть можно ко всему, А все же к розгам не привыкну. К стыду большому моему, При первом же ударе вскрикну. Сбирает мама прутья в пук, Лежат другие прутья розны, А мне уж страшно острых мук, И шелестенья прутьев грозны. Велит совсем раздеться мне, И даже сдернута рубаха, И пробегает по спине Холодное дыханье страха. Сечет, и слезы в три ручья, Мечусь напрасно, крепко связан, Такая боль, как будто я Сегодня в первый раз наказан. — Не буду больше! больно! ой! Ой! ой! прости! — кричу невольно. — Ой! мама! сжалься надо мной! Ой! ой! прости, помилуй! больно! — Хотя случалося порой, Что и не раз в неделю секла, А все ж привычки никакой К домашнему преддверью пекла. <8 декабря 1886> * * *
В бане жарко и туманно, И четыре мальчугана На скамью велят мне лечь, Моют быстро, осторожно, Очень ловко. Я тревожно Жду конца: ведь будут сечь. Со скамейки сняв, водою Обольют вдруг ключевою И разложат на полу. Вот и розги уж готовы, И топорщатся, суровы, На скамеечке в углу. Все четыре мальчугана Мной недавно были драны, — Вот полоски как сини! Мне случайность не забавна, — Усмехаются, и славно Будут сечь меня они. Пред бедою неминучей Догадался я, — не случай Надо мной их нынче свел: Когда в баню посылала, Мать таких и подбирала, Чтобы каждый всласть порол. 6 февраля 1887 * * *
В стране сурового изгнанья На склоне тягостного дня Святая сила заклинанья Замкнула в тайный круг меня. Кому молюся, я не знаю, Но знаю, что услышит Тот, Кого молитвой прибываю, Кому мечта моя цветет. Его мимолетящей тени Шепчу молитву, прост и бос, Склонив смиренные колени На травной ласковости рос. И заклинанья не обманут, Но будет то же все, что есть, И страх, и стыд, и боль предстанут. Все кары надо перенесть. И с этой ласковой березы, Где листья клейки по весне, Покорно наломаю лозы, Сулящие мученья мне, И непреложность заклинанья Зажжет восторги в муке злой, Когда звенящий крик страданья В протяжный перельется вой. <7 июля 1887> ** *
Сгорала злость моя дотла В кровавой ярости сеченья. Была медлительна и зла Вся эта пытка исправленья. Наказывали на дворе. Соседки из окна смотрели. Смеясь, как в бешеной игре Хлестали розги и свистели. Их брат, веселый мальчуган, Меня с товарищем пороли. Держали двое. Как чурбан, Лежал я и орал от боли. Когда секут, сгорает стыд. Хоть все в окрестности сбегитесь, Но об одном лишь боль вопит: Простите! Сжальтесь! Заступитесь! — Нет, не заступятся. «Секут, Ну, значит, так ему и надо!» И даже розги принесут, Взамен истрепанных, из сада. 27 июля 1887 * * *
Я проснулся ночью. «Вспомни!» — Словно кто-то прошептал. Вот глядит луна в окно мне, На пол свет ее упал. Сердце бьется, — вспомнил сразу, Что, стыдом меня казня, По Сосулькину приказу Завтра высекут меня. Что сказал я, было ль дерзким, Я не знаю. Был я прям, Очень возмущаясь мерзким, Плутовским его делам. Слушать истину не лестно… Вечером позвал он мать. Решено: меня телесно Завтра в школе наказать. Что, луна, в окно ты светишь? На меня зачем глядишь? Что мне скажешь? чем приветишь? Чем забавить поспешишь? Не томи ты желтым светом, Издеваясь и дразня! Сам ведь помню я об этом: Завтра высекут меня. 26 сентября 1887 * * *
Запросили в гости, Да не скрыли злости, Начали шпынять: Очень уж я скромен, Обиход мой темен, И строптива мать. Чем же недовольна? Часто ли и больно, И за что сечет? Иль мне так и надо? Розги где: из сада Иль в лесу берет? Правда ль: бережлива Так, что всем на диво. И велит ходить Мне босым? Жалею Денег, иль не смею Обуви носить? Мне б сказать им смело: — Вам-то что за дело? Что за разговор? — Но совсем смущаюсь, Мямлю, запинаюсь. Потупляю взор, И язык что пробка, И сижу я робко. Красен, словно рак. И язвят нежадно, Думая злорадно: «Этакий дурак!» 4 октября 1887 * * *
Исправник старый мирно жил И зубы мужикам лощил. Его жена была портниха И учениц лупила лихо. Два сына были озорные Мальчишки. Не умела мать Унять их, и городовые На двор вели их часто — драть. Порой заказчица-купчиха С улыбкой слушала их вой. Промолвит: — Сын-то мой — блажной! — — Пришлите! — скажет ей портниха. И смотришь: точно, вечерком, Послушав розочного свиста, Мамаша в полицейский дом Тащила сына-гимназиста. Городовым дает на чай, А те: — Барчонок, получай! — Они, подачке щедрой рады, Секут мальчишку без пощады. Иной мальчишка сам придет, Неся от матери посланье, А после порки сам дает На чай за это наказанье. Я одного спросил: — Пришел Зачем ты сам? — Сказал: — Послали! Когда б отец меня привел, Ударов вдвое больше б дали. — Увы! я скоро поспешил И сам туда ж дорогой близкой Пришел я с маминой запиской, И все, что надо, получил. 5 ноября 1887 * * *
— Все повторять одно и то же Тебе не стану по сто раз, А накажу тебя построже. Неси, дежурный, розги в класс. Да накажу тебя иначе, Чтоб побольней да постыдней, И положенье нележаче Сейчас займешь ты, дуралей. Разденься, да живей ложися, Живот на стол, а ноги — вниз. — Смеяться дети принялися На тот инспекторский каприз. А мне и стыдно, и неловко. И руки, ноги мне тотчас Связала крепкая веревка, И злая кара началась. Со стороны смешно движенья Ног оголенных наблюдать, Но в этом странном положеньи, Ах, мне-то каково лежать! <20 ноября 1887>