Шрифт:
Благодаря гибкости Измайлова, отношения были восстановлены, но затем снова и не раз осложнялись новыми обидами Сологуба [966] .
Он обижался на критику, шутки, пародии или совершенно беспочвенно, подозревая пренебрежительное отношение к себе там, где его не было (Е. Данько использовала точную характеристику: «наверно обиделся, по своей привычке» [967] ). При этом в основе большинства конфликтных ситуаций просматривается один и тот же механизм и одни и те же пружины, запускавшие его работу. Сологуб признавал:
966
Подробнее см.: Федор Сологуб и Ан. Н. Чеботаревская. Переписка с А. А. Измайловым.
967
Данько Е. Я.Воспоминания о Федоре Сологубе. Стихотворения. — С. 208.
968
Стихотворения. 1979. — С. 243.
Чаще всего обиды имели провокационный характер: за стремлением встать в положение обиженного и оскорбленного, незаслуженно пострадать угадывается сомнение в справедливости самооценки («великий писатель») и неутолимое желание услышать в ответ слова любви и признания таланта (см. выше письма А. Белого и В. Брюсова).
В статье «Памяти П. Я. Стоюнина (к 25-летию со смерти)» [969] Вл. Гиппиус назвал Сологуба среди авторов, которых не стал бы рекомендовать для школьной программы. Сологуб возмутился, тогда же Гиппиус написал ему, что имел в виду цели педагогические, а не критические и при этом уверил:
969
Опубл.: Русская школа. — 1914, — № 2. — С. 81–94.
…я был один из первых, еще мальчик-гимназист, пришедший к Вам с восторгом перед Вашим, только что открывшимся тогда, талантом. И потом, когда я ушел на целые годы от литературы и стал преподавателем, я не переставал любить Вас как писателя и человека. Объективно я считалкритику Мережковского и Вашу поэзию — высшим проявлением русской литературы за последнее время.Лично — рядом с Вашими стихами я ставлю только стихи Зинаиды Николаевны и Блока. Своим ученикам и ученицам я всегда указывал на Мережковского как на критика и на Вас как на художника [970] .
970
ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. Ед. хр. 185. Курсив мой (в файле — полужирный — прим. верст.).
Сологуб обиды не простил [971] , несмотря на то что в очередной раз своего добился — услышал в ответ на свое возмущение желанные признания.
5 января 1914 года в концертном зале Петровского училища Мережковский прочел лекцию «Тайна Тютчева» [972] , после чего газета «День» напечатала возникшую по этому поводу переписку Сологуба и Мережковского; перед публикацией была помещена заметка, в которой сообщалась основная идея лектора: «Самоубийство и самоубийственное одиночество в России такое же бытовое явление, как смертная казнь. Кто это сделал? — спрашивает Д. С. — Русские декаденты — Сологуб, Бальмонт, Блок, Брюсов, Белый, З. Гиппиус? Да, они. Но через них Тютчев» [973] .
971
«За что Вы меня обидели в эту нашу случайную встречу, которой я так обрадовался? — спрашивал Вл. Гиппиус Сологуба в письме 17(4) марта 1923 года. — За что Вы возмущены против меня? Чем я виноват перед Вами? Я мальчиком еще полюбил Вас и с тех пор люблю.Я не бывал у Вас последние годы потому, что, когда после семи лет одиночества, осенью 1912 г. пришел к Вам по старинке с прежней любовью, я почувствовал Вашу небывалую раньше ко мне холодность» (Там же).
972
Опубл.: Русское слово. — 1914. — № 43, 21 февраля. — С. 2; № 47, 26 февраля. — С. 2; № 49, 28 февраля. — С. 3.
973
Отчет о лекции и фрагменты выступления см.: Русские декаденты и самоубийство // День. — 1914. — № 5, 6 января. — С. 4. Далее цитаты из писем приводятся без отсылок. Курсив мой.
Ополчившись на Мережковского, Сологуб писал ему:
И до вчерашнего вечера были в России люди, утверждавшие, что если есть у нас самоубийства, то в них виновен, между прочим, и Сологуб. Говорили это люди, голос которых по его внутреннему достоинству равен комариному писку <…>. Вчера Вы повторили это, — первый раз авторитетно и властно было сказано, что самоубийства делаются Сологубом и другими, а через них Тютчевым. К тому безбожному гонению на Сологуба, которым занимались доныне другие, присоединились и Вы. <…> Я не понимаю, зачем надо внушать толпе, что вредны Тютчев и Леонардо да Винчи; я думаю, что отрава Джокондиной улыбки и яд тютчевской поэзии — благие дары и многоценные, как то миро, которое было пролито грешницею и вменилось выше дел благоразумного милосердия.
В примирительном письме (7 января) Мережковский убеждал возмущенного оппонента:
Вы совершенно правы: мое восстание на Сологуба есть восстание на Леонардо, на Джоконду, на Тютчева, т. е. на все то, что я сам больше всего в мире сейчас люблю <…>. Восстание на себя самого, на свою собственную душу. Я Вас не только высоко уважаю и ценю, как великого писателя (у меня было всегда такое чувство, что Вы — больше меня, как писатель), но и люблю, как человека, как родного и близкого, в чем-то самом главном, важном, более важном, чем искусство…
В свете психологических особенностей Сологуба вполне очевидно, что миф о замалчивании его литературной деятельности, о невнимании к нему критики, об отсутствии читательского интереса, который он сам всячески распространял и поддерживал (возможно, даже верил в него), также имел провокационный характер:
Да и что такое вечное искусство? Где его незыблемые каноны? Я не знаю, принадлежит ли «Мелкий бес» к области вечного искусства, но я хорошо знаю, что за этот роман меня третировали, как каналью, и что этим романом я навлек на себя ненависть и презрение. Всякий считает себя вправе отождествлять меня лично с тою частью Передонова, ходячее имя которой подлец. Нет такой критической статьи о «Мелком бесе», в которой не говорилось бы преимущественно об отрицательных сторонах романа. Этот роман, мало изученный критикой и мало читаемый публикой, доставил мне только удовольствие слышать, что, кроме него, я ничего путного не сделал [974] .
974
Из письма А. А. Измайлову (июль 1915). — Федор Сологуб и Ан. Н. Чеботаревская. Переписка с А. А. Измайловым // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1995 год. — С. 259.