Шрифт:
Когда Зинаида-Зиновея сочно всхрапнула, он вышел во двор покурить. Босиком, как был. Поэтому и шаги его не услышали. Из-под нижних колонн роскошного парадного крыльца послышались голоса:
— Право, ты прекрасна!
— Да перестаньте, барин! Я просто девка деревенская. Поденщица у твоего дядюшки. За рублишки-нелишки.
— Что, плохо платит?
— Кому как. Если приглянется, и озолотить может.
— Да, да, он такой!
— А ты-то в него ли? Чего зряшные разговоры ведешь?
— Ах, разговоры! Ну, погоди у меня!
Слышно, как кого-то с хохотком потащили по росной траве в беседку.
— Растешь, Николка, — похвалил дядюшка, только сейчас зажигая папиросу.
Его уже не слышали, хотя беседка всего-то в ста метрах была.
Когда устраивались здесь, он приказал разместить разных причудливых беседок по всему парку. Зинаида еще смеялась: «Да для чего они?»
А вот для того!
Одиночество! Какое, к лешему, одиночество! Он знал, что в следующую ночь приведет свою лесную пассию в одну из таких укромных беседок. До гостеприимной ели слишком далеко, босиком-то не добежать.
Савва только сейчас понял, что шлепает по росной траве, и зябко поежился.
Глава 4. Бомбы
Савва Тимофеевич Морозов вернулся из Парижа.
Ах, Париж, опять Париж! Просто в какой-то момент все осточертело, он по телефону заказал роскошнейший «люкс». Почти в том же самом купе и обратно вернулся. Голова немного проветрилась, душа отстоялась. Гонка по железной дороге была как крепкий рассол после сильнейшей пьянки. Только огорчало, что за ним по пятам какая-то полицейская слежка — эти неумытые хари в любом костюме он узнавал. Ну, и черт с ними. Впервой, что ли? Жизнь российская стала каким-то призрачным бредом.
В Париже к нему подошел совершенно незнакомый человек и отрекомендовался:
— Честь имею, Савва Тимофеевич, передать вам привет от Бориса Савинкова! Он благодарит за деньги, которые вы дали. Убийство подлеца Плеве обошлось нам в тридцать тысяч, но сдачи ведь вы не потребуете?
— Не потребую, — ответил Морозов. — Не спрашиваю — кто следующий, но в случае нужды помогу. Единственно, любопытствую: за мной действительно ходит хвост?
— Да. И даже не один. Но будьте уверены: наши люди незримо проводят вас до Москвы.
Этих «незримых» Морозов так и не приметил и воспринимал все случившееся как небольшой анекдотец. Вот так же в Москве подошел к нему человек, почти с теми же словами; правда, тогда имя главного полицейского держиморды не называл — конспирация! Но Савинкова назвал — иначе под кого же давать деньги? И он дал без раздумий. Надо же, социалисты, да еще и революционеры! Это было так же трудно совместить, как фабриканта и главного мануфактур-советника Морозова с главным террористом Савинковым. Но рисковых людей он любил. Иначе чего бы скрывался на его фабриках такой отчаянный человек, как инженер Красин?
Он возвращался домой в приподнятом настроении. Наивная мысль мелькнула: «А не помириться ли, в очередной-то раз, с Зинулей, да не сотворить ли еще одного Савенка?» Право, пять лучше, чем четверо.
Даже не огорчило, что не встретили. Никто, кроме тех же скрытых полицейских морд. Чинно от Николаевского вокзала сопровождали. Делать им нечего.
Впрочем, как и барону Рейнботу. Но и его басовой гуд в глубине первого этажа не задел нервы. Пускай его побасит! Что за жена, если никто за ней не ухаживает?
В конце концов, и она поднялась на второй этаж.
— Ах, Саввушка, ты уже возвернулся?
Он к тому времени успел отобедать у себя в кабинете, вздремнуть на диване.
— Вернулся, Зинуля, как видишь. — Приложился к щеке, которая пахла почему-то гаванской сигарой. — Не скучала эти дни?
— Когда скучать! — игриво потупилась она. — Барон возил в казармы, где пороли университетских студентов. — Стыдно сказать, без штанов.
— Барон-то?
— Фи, Саввушка! Студенты, стало быть.
— Стало, стало. Извини, Зинуля, я доктора пригласил.
Не спросив, зачем ему потребовался доктор, она крутанулась тяжелым бархатным подолом, и вроде как без особой обиды. Не шпульница двадцатилетней поры, а шпулькой же и унеслась вниз. И самое время: через все перекрытия и стены несся недовольный зов:
— Свет-Зинуля, что же вы?
Ага, барон требовал, видимо, с полным своим правом. Савва Тимофеевич расхохотался: «Славно! Если для мужа — Зинуля, так как откажешь барону, да еще свитскому генералу, который имеет честь обедать в покоях государыни — императрицы? Спасибо, что до шпульницы нисходит».