–  Ты до сих пор в Пафосе?!

–  Подзадержался немного. Тут на самом берегу стоит совершенно потрясающий ресторанчик, весь залитый солнцем, весь раскаленный на солнце… Но вино холодное…

–  Как называется вино?
– закричал Басаргин, будто это было самым главным.

–  «Афродита», - сказал Апыхтин, не задумавшись ни на секунду.

–  О!
– застонал Басаргин, и Апыхтин, кажется, даже увидел, как тот горестно раскачивается в его председательском кресле.
– Неужели такое возможно, неужели есть на белом свете люди, которым это доступно!

–  Есть такие люди, Андрей, есть. Но, понимаешь, во всяком наслаждении существуют и отрицательные, удручающие стороны, которые не позволяют полностью отдаться…

–  Что же тебя там удручает, старик?!

–  Понимаешь, море такое синее, такое синее, что просто слепит и режет глаза. А от раскаленной белой стены ресторана поднимается вибрирующий морской воздух. К тому же стакан, который мне дали для вина, оказался маловат, маловат стаканчик-то! И это… Вино на таком солнце нагревается слишком быстро, и его приходится пить как можно быстрее. Только тогда тебе принесут еще одну холодную бутылочку «Афродиты».

–  Остановись, старик! Остановись! Если не хочешь добить меня окончательно!

–  Ладно, не буду о Пафосе, - сжалился Апыхтин.
– Как тебе живется в председательском кресле?

–  Мечта одна, старик… Возвращайся быстрее и дай возможность перевести дух. Других желаний в жизни не осталось.

–  КакЦыкин?

–  Чудной он какой-то сделался… Притих. Не то затаился, не то приболел. Молчит, глазками моргает, иногда словечко обронит, дельное словечко, ничего не скажешь, но нечасто это бывает, нечасто.

–  Устал, наверное, - предположил Апыхтин.

–  Все мы устали, старик. Ты сколько там еще намерен балдеть?

–  Пожалуй, недельку побуду.

–  На Троодосе был?

–  Был и еще разок хочу смотаться… Тянет. Что Осецкий?

–  Веселится. Носится по коридорам, как шутиха, везде успевает, везде нечто руководящее произносит. Кажется, он тебя замещает, а вовсе не я.

–  Поменяйтесь.

–  Я предлагал. Говорит, всему свое время. Впрягся - тяни.

–  Тоже верно. Все, Андрей, будь здоров, до скорой встречи!

Апыхтин вышел из телефонной будки Центрального телеграфа, походил по залу, осмысливая услышанное, как бы заново оценивая каждое слово Басаргина, а минут через двадцать снова вошел в будку.

–  Цыкин?

–  А, Володя, - произнес Цыкин уставшим голосом, как это может произнести человек, с трудом оторвавшийся от важных бумаг.
– Ты уже в городе?

–  Еще в городе. Пафос называется.

–  Да-а-а?
– протянул Цыкин. На этот раз в его голосе прозвучало облегчение.
– Ну, ты даешь… Похоже, понравилось? Домой не хочется?

–  Ничего городишко, - ответил Апыхтин, мучительно пытаясь понять - что в словах Цыкина его насторожило.
– Вино тут пока еще есть, море на месте, холода наступят не скоро.

–  А наступят?

–  Представляешь, кошмар - в январе температура воды понизится до двадцати градусов.

–  Тепла?

–  Вода не может понизиться до минус двадцати, иначе это будет уже не вода, это будет нечто иное.

–  Вообще-то да, - согласился Цыкин. И замолчал.

И Апыхтин молчал.

–  Через недельку будешь?
– наконец спросил Цыкин.

–  Постараюсь.
– И Апыхтин опять замолчал, уже сознательно, понимая, что слова Цыкину почему-то даются с трудом, что он попросту не знает, как себя вести. То ли действительно устал, то ли не был уверен, что Апыхтин вернется когда-нибудь, то ли в кабинете у него сидели люди и он не мог вести себя свободно.
– Как следствие?
– спросил Апыхтин, вдоволь насладившись молчанием.

–  Ковыряются.

–  Успехи есть?

–  Будь у них хоть какие-нибудь успехи, в тот же вечер по телевидению сообщат. Нас тут постоянно держат в курсе.

–  Кого это нас?

–  Горожан.

–  Следователь был после моего отъезда?

–  Заглядывает иногда, ходит, смотрит, вопросы задает.

–  Ну ладно, будь здоров! Я еще позвоню.
– И Апыхтин повесил трубку, не дожидаясь, пока Цыкин произнесет какие-то прощальные слова. Не хотелось слышать его прощальных слов, почему-то он решил, что может себе это позволить. Апыхтин представил себе растерянное лицо Цыкина, его мелковатые обостренные черты, представил, как, положив трубку, он смотрит в стену перед собой с недоумением и обидой.