Как-то само собой получилось, как-то вызрели в нем и сложились в слова законы, по которым он отныне вынужден жить. Законы были просты, кратки и не имели исключений - что бы ни произошло, какие бы обстоятельства ни подстерегли его на новом пути, полном опять же опасностей и риска.

Первый закон звучал так: «Даже самой малости не должен знать никто - только в этом случае ты выживешь». Второй закон уточнял первый, но в то же время был вполне самостоятелен: «Надеяться только на себя и все делать только самому - тогда ты выживешь». Третий закон оказался самым кратким: «Не торопись, но иди до конца, и ты выживешь».

Но при этом теплилось в нем чувство, которое его не покидало, - пренебрежение к самому себе и почти полное равнодушие к тому, чем все это для него закончится.

Апыхтин сидел на теплых камнях Лобного места, откинувшись назад и подставив лицо летнему солнцу. Он попытался свести все три закона в один, и через некоторое время ему это удалось - никто ничего не должен знать. Все сам и до конца.

–  Да, только так, - повторил он, еще раз убеждаясь в том, что эти слова охватывают все в его предстоящей жизни.
– Никто не должен знать, все только сам и до конца. Не торопясь, но до конца. И самое главное - высшая мера.

–  Что ты задумал?
– услышал он Катин голос за спиной.

–  Да так, пустячок.

–  Что ты задумал, Володя?

–  Не приставай, он знает что делает, - ответил за него Вовка.

–  Будь осторожен, Володя.

–  Быть осторожнее просто невозможно.

–  Не доверяй никому.

–  Я знаю.

–  Все только сам.

–  Да, конечно.

–  И не торопись.

Апыхтин осторожно скосил глаза, повернул голову, но ничего не увидел, только легкий холодок коснулся его лица, как если бы совсем близко пронеслась большая птица.

–  Узнаешь меня в таком виде?
– спросил он, даже не надеясь на ответ.

–  Ты ничуть не изменился.

–  Это хорошо или плохо?

–  Ты не сможешь измениться. И не торопись.

–  Я знаю.

–  К нам не торопись. У тебя еще много дел.

И опять холодок, шелест сухих крыльев и тень по лицу от невидимой птицы.

–  Пусть так, - пробормотал Апыхтин и, встав, отряхнул руки от мелкой каменной крошки.
– Пусть так, - повторил он и в тот же вечер выехал поездом в свой город.

Вещей было немного, сумка потяжелела лишь на кусок колбасы и две бутылки водки, которые он купил в Елисеевском магазине. В купе, кроме него, никого не оказалось - с наступлением счастливых демократических времен поезда опустели, вокзалы оказались и вовсе ненужными. Какие поездки, какие друзья, родственники, старые знакомые, когда каждые полгода накатывают все новые волны нищеты и безнадеги?!

А престарелый президент не вылезает из больницы, сладкоголосая прислуга постоянно докладывает изголодавшемуся народу, что тот крепнет день ото дня, набирается сил и положение в стране держит под неусыпным, отечески заботливым контролем. Расстреляв собственный парламент, расшвыряв ближние и дальние народы, теперь он звонит состоятельным подельникам по обе стороны океана и клянчит, клянчит, клянчит денег. Умирают от голодовок учителя, ложатся на рельсы шахтеры, травятся тухлятиной детские сады, сотни тысяч беспризорных мерзнут в подвалах и подворотнях, а верные соратники президента с непроизносимыми фамилиями носятся между банками, не зная, куда положить больше, куда положить меньше, яростно ссорятся, доказывая друг другу, чем виллы в Испании предпочтительнее вилл на Кипре и чем парижские квартиры уступают квартирам в Майами.

Обо всем этом Апыхтину доложил вагонный репродуктор, пока он пил лучшую в мире водку и закусывал лучшей в мире колбасой. Проносились мимо окна лучшие в мире пейзажи и беднейшие в мире деревни. Паслись козы по обочинам, и зрел в пьяной голове банкира план - коварный и безжалостный.

Наутро Апыхтин проснулся уже в своем городе. Поезд приближался к вокзалу, проводник ходил вдоль вагона и стучал в двери, поднимая немногих заспавшихся пассажиров. Спал Апыхтин одетым, поверх постельного белья, поэтому поднялся быстро и легко.

С вокзала он вышел с легкой опаской, но, как оказалось, совершенно напрасно. Несмотря на то что в городе Апыхтина знали многие, в это утро никто не обратил на него внимания, никто не узнал.

На частнике Апыхтин добрался до ближайшей гостиницы, сознательно выбрал неважную гостиницу, поселился в отдельном номере и в тот же день присмотрел себе недалеко от центра двухкомнатную квартиру. На следующее утро оформил документы, заплатил деньги и прописался в ней, сразу став полноправным гражданином города.

Чтобы все это произошло быстрее, пришлось отдать триста долларов, но Апыхтин не жалел о них. И еще пятьсот долларов сверху он отдал на следующий день при покупке и оформлении «жигулей», почти тысячу с него взяли за автомобильные права и еще семьсот за телефон. Его поставили в тот же день, и, подняв трубку, он убедился, что все в порядке, гудок гудит, номера набираются.

Полный день у него ушел на покупку мебели. Апыхтин купил польский раскладной диван, журнальный столик, два кресла, кухонный набор, шесть стульев и платяной шкаф, сработанный местным комбинатом из прессованных опилок. Оставшиеся несколько часов он потратил на покупку посуды, полотенец, постельного белья и прочих мелочей. Из старой своей квартиры не взял ничего - как бы не проколоться на каком-нибудь пустяке, как бы не уличили его при обыске, а что обыск будет, он допускал. Так вот, чтобы не обвинили его в ограблении банкира Апыхтина, чтобы не посадили - чего не бывает - за убийство жены и сына, не взял он в своей квартире даже самой малой мелочи.