— Отряхиваются, отплевываются, матерятся… Грозятся в суд подать. А что ты ему присудишь? Он и в суд с ведром приходит.

— Что… И там?

— Там он только и разворачивается! Всем достается — и прокурору, и народным заседателям, судьям… Визг, крик, шум… Кандидат хохочет, его помощники уже новое ведро в зал вносят, адвокат что-то о свободе самовыражения визжит… Ну, в общем, сам понимаешь.

— Мне бы за такие хохмы годиков пять набавили, — раздумчиво произнес Пыёлдин. — Не меньше.

— Вот и он надеется, что ему дадут лет пять… президентского срока.

— Ну, ты даешь, Ванька… Слушай, а за кого ты собираешься голосовать?

— За тебя, Каша.

— Это в каком же смысле?

— В прямом, Каша. Только в прямом. Я так считаю — каждый банкир должен иметь своего президента. Вот ты и будешь моим личным президентом.

— Что же я должен буду делать?

— Не мешать.

— И все?

— О, Каша… Если б ты знал, как это много — не мешать! Ты будешь хорошим президентом, Каша.

— Когда буду, — поправил Пыёлдин. — Да! Мне сказали ребята, что там бродяг подвалило… полсотни наберется?

— Каша, — Цернциц посмотрел на Пыёлдина с бесконечной жалостью. — Они там кишмя кишат. Они заняли уже полтора этажа под нами. Я приказал включить вентиляцию на полную мощность. От них, знаешь, душок не очень свежий…

— Ты хочешь сказать…

— Количество твоих заложников, Каша… Удвоилось. Теперь ты можешь, не снижая темпов, каждый день сбрасывать вниз по сотне. А их будет становиться все больше.

— Их что… Тысяча?!

— Бери круче, — тихо ответил Цернциц. — Каша, их гораздо больше тысячи, и они продолжают выползать из каких-то щелей, труб, из ванн и унитазов… Ты помнишь склады на станции Синельниково? Помнишь, сколько там было крыс?

— Ну?

— На двух этажах под нами творится нечто более ужасное.

— Но это же прекрасно! Наши люди прибывают! — Пыёлдин вскочил со сверкающими глазами. — Они не подведут, Ванька! Некоторые меня, наверно, знают?

— Они все тебя знают.

— Высказали пожелания?

— Хотят жрать. И выпить. Для этого и прибыли.

— Пойду пообщаюсь с народом! — Пыёлдин рванул было к двери, но его задержала Анжелика — она гораздо внимательнее, нежели Пыёлдин, слушала Цернцица.

— Сядь, Каша, — произнесла она негромко, и губы ее, невероятной красоты и наполненности, раздвинулись в улыбке, обнажив жемчужно-белые зубы. От этого зрелища рассудок Пыёлдина ненадолго помутился, и он послушно сел в кресло, не понимая даже, что делает.

На экране ничего нового не происходило. Кандидаты уныло и однообразно водили руками по столу, размазывая манную кашу, время от времени вытирали руки друг об дружку. Некоторые, набрав каши в пригоршни, бросали ее в конкурентов — каша стекала на пол, разливалась по студии, выползала на лестницы. Операторы, осветители, ведущие этой странной передачи перешагивали через растекающиеся манные лужи, но это удавалось не всем, некоторые шлепались в кашу, и мелкие ее брызги летели в стороны. В какой-то миг на экране мелькнул главный подъезд телестудии — из дверей тяжелым потоком вытекала манная каша, затапливала улицы и скверы, забивала сточные решетки, неудержимо разливалась по безбрежным просторам страны, захватывая все новые и новые пространства…

Убедившись, что все идет, как он и предполагал, Цернциц нажал кнопку на пульте, и экран погас.

— Хорошего понемножку, — ворчливо заметил Цернциц. — А теперь я скажу тебе, Каша, нечто забавное… Может быть, даже ты немного удивишься, — продолжал Цернциц все тем же своим таинственным голосом, в котором уже слышались далекие раскаты грядущих событий. Пыёлдин, уловив это невнятное погромыхивание, с недоумением посмотрел на Анжелику, но красавица тоже была загадочна, и мысль ее, и настроение были неуловимы.

— Какие-то вы, ребята, странные, — озадаченно проговорил Пыёлдин. — Что-то вы затеяли, что-то вы задумали…

— Помолчи, Каша… И послушай, — негромко сказал Цернциц, глядя в пустой экран телевизора. В самых дальних уголках его глаз продолжал трепетать сумасшедший огонек молодости и отчаянной дерзости, которого Пыёлдин всегда опасался, зная, что появление такого огонька предвещает наступление событий неожиданных, а то и попросту опасных. — Значит, так… Я все обдумал и собственной шкурой почувствовал…

— Опять шкурой?

— Заткнись, Каша, — холодно сказал Цернциц. — Заткнись и не перебивай. Повторяю — шкурой почувствовал, что все может получиться и состояться. Ты слышал, чем эти люди хвастаются, какой у них козырь? — Цернциц ткнул пальцем в экран. — Помолчи! Я спрашиваю не потому, что не знаю. Этот мокрогубый Агдам, эта старая жирная девственница, этот кудрявец с помойным ведром…

— Ну? — прошептал Пыёлдин, побледнев, — он, кажется, начал понимать, куда клонит Цернциц.

— Они все сидели.