— Сиганем, Каша, — сказала она. — Ты в нас не сомневайся. Как сказал Брынза, так и будет. Его здесь все уважают, старостой этажа выбрали.

— Да я ничего, — смутился Пыёлдин. — Я так… Если уж дело дойдет, то оно конечно…

— Ты, это! — радостно воскликнул Брынза, и столько было легкости в его голосе, столько блеска в мокрых глазах… Нельзя было даже поверить, что это он минуту назад содрогался в тяжких судорожных рыданиях. — Слух прошел, что тебя в президенты выдвинули? А? Что же ты молчишь, Каша?! С тебя причитается! Мы тут все подписались, тысячи подписей поставили, уже разослали людей по вокзалам, пристаням, дорогам, полустанкам, чтобы подписи собирали, чтоб никто не уклонился от своего гражданского долга!

— Когда же вы успели?! — ужаснулся Пыёлдин. — Всего час назад решилось!

— О! — воскликнул Брынза. — Мы шустрые. Ты даже не представляешь, какие мы, Каша, шустряки! В данный момент по всем свалкам, по бардакам, по всем накопителям подписи собирают в твою поддержку! Мы всех завалим этими подписями, они задохнутся в наших подписях, будь они трижды прокляты!

— Кто — они? — спросил Пыёлдин.

— Они! — Брынза ткнул грязноватой ладошкой куда-то в пространство и потряс над головой высохшим от многолетней бродяжьей жизни кулачком.

— Ну, вы даете, ребята… — Оглянувшись по сторонам, Пыёлдин с удивлением заметил, только сейчас заметил, что вокруг стоит плотная толпа. Обращенные к нему лица заполняли все вокруг — коридор, лифтовую площадку, подоконники, холлы с роскошными кожаными диванами. Лица стекали по лестнице вниз, заполняя следующий этаж и следующий. И еще одно поразило его — все молчали. Смотрели на него и молчали. Не было в глазах пьяниц и бродяг ни радости, ни оживления, ни вопроса.

— Мы ждем, Каша, — подсказал Брынза.

— Чего ждете?

— Скажи нам. Каша… Обнадежь… пообещай что-нибудь…

— А что я могу обещать?

— Неважно, Каша… Чего-нибудь скажи, и ладно. Нам бы только голос твой услышать… Нам больше ничего и не надо. Мы привыкли обходиться малым, самыми что ни на есть крохами… Считай, что это твой предвыборный митинг… проведи его, Каша, как следует. Ты можешь, я знаю… О, Каша, трепаться ты всегда был здоров!

Брынза подтащил маленький столик, и Пыёлдину ничего не оставалось, как взобраться на него. И когда распрямился, оглянулся вокруг, он опять поразился — людей было гораздо больше, чем ему показалось вначале.

— Давай, Каша, давай! — поторапливал снизу Брынза. — Выдай им такое, чтоб они все в штаны наделали.

Пыёлдин вздохнул, набрал полные легкие воздуха, чуть присел, как бывало с ним, когда он в куражливом азарте шел по кругу в полуприсяде, и вдруг заорал неожиданно для самого себя:

— Раздайся море, говно плывет!

Одобрительный, многоголосый гул был ему ответом. Гул нарастал, становился все громче, его подхватывали другие этажи, лестничные пролеты, лифтовые площадки. И вот уже от восторженного рева содрогнулась верхняя часть Дома.

Продолжать речь Пыёлдину уже не было никакой надобности. Несколькими словами, за одну секунду ему удалось подтвердить, что здесь он свой человек, что он вообще свой человек. А ответным ревом бродяги и пропойцы подтвердили, что проголосуют только за него и ни за кого больше, отдадут свои голоса, провонявшие вокзалами всей страны, человеку, который способен вот так убедительно и ярко выразить их чувства, их упования и надежды.

— Молоток, Каша! — радостно поздравлял его Брынза. — Ты им всем врезал промежду ушей!

— Куда врезал?

— Промежду ушей, Каша! Ты им промежду глаз врезал! Промежду лопаток удар нанес! Ты им промежду ног так саданул, что они не скоро, ох, не скоро разогнутся!

— Кто — они? — растерянно спросил Пыёлдин.

— Они! — И Брынза показал на несколько телевизионных камер, которые стояли на возвышении и снимали для человечества его первый предвыборный митинг.

— Как они сюда попали? — спросил Пыёлдин.

— Не думай об этом, Каша! Попали — и попали. Гори они все синим огнем. Но сегодня же, сегодня все экраны мира покажут тебя во всем блеске! И люди всей земли сразу поймут, кто из всей этой вонючей толпы претендентов и кандидатов чего-то стоит!

— Может, я того… крутовато брякнул, а? — засомневался Пыёлдин. — Может, помягче бы? Или как-то развить мысль, подать ее шире, глубже…

— В самый раз, Каша! — горячо прошептал ему в ухо Брынза. — В самый раз! Лиля, скажи!

— Это было здорово, Каша, — тихо произнесла маленькая ссохшаяся женщина и так доверчиво, с таким восхищением посмотрела на Пыёлдина, что только сейчас он вспомнил ярко и живо ее, двадцатилетнюю, на берегу Черного моря, недалеко от Джубги, в Голубой бухте… Она была загорелая, беззаботно-веселая, безумно влюбленная в долговязого, нескладного парня. Там-то, в Голубой бухте, он и стал Брынзой — его посылали в Джубгу за продуктами, и он неизменно покупал самый дешевый сыр — брынзу…