— Это что же получается, — глаза Козла наполнились радостным недоумением. — Получается, что президенты — наши люди?

— Конечно! — кивнул Цернциц. — Они такие же козлы, как и ты… Раньше не знал?

— Да как-то в голову не приходило.

— Наш, — повторил Цернциц все с той же печалью, которая придавала его словам странную убедительность.

— Значит, и я… — Козел помолчал, не осмеливаясь закончить свой вопрос. — Значит, и я могу стать президентом?

— Запросто, — ответил Цернциц.

— Опоздал, наверно, — сокрушенно произнес Козел. — Мог в президенты попасть, оказался в зэках… Теперь уже поздно жизнь менять…

— Ничуть, — ответил Цернциц. — Посмотри, кто окружает президента… Сплошь бывшие зэки… Кто-то из них его сменит… И ты мог бы сесть в президентское кресло.

— Ха! — Козел возбужденно взбрыкнул ногами. — Ну, ты даешь стране угля! — В его глазах сверкнул сатанинский огонек, но быстро погас, и Козел снова уставился себе под ягодицы, словно видел там какие-то меняющиеся, чрезвычайно соблазнительные картины.

Не видел, ох не видел Цернциц в этот момент воровато брошенного на него взгляда Пыёлдина. На долю секунды вскинулись его брови, на краткий миг брызнуло из глаз синее пламя. Он и сам, похоже, знал смысл своего взгляда и потому поторопился спрятать его, пока никто не догадался о тайных пыёлдинских помыслах. А они возникали в его воспаленном мозгу, приобретали какие-то причудливые формы и поднимались, поднимались, как потревоженная стая птиц…

Пыёлдин усмехнулся — не то смущенно, не то шаловливо, но как-то многообещающе. Не успел поймать Цернциц и эту его усмешечку, на Козла засмотрелся, но ощутил сверхчувствительной своей шкурой — что-то изменилось в мире в эту самую секунду, настолько изменилось, что даже его собственная судьба пошатнулась, заколебалась. Смутное беспокойство охватило его, неуютно ему стало и тревожно.

Оглянулся Цернциц по сторонам, посмотрел на небо, проводил взглядом облачко, которое прошло на расстоянии вытянутой руки. Он пытался понять — откуда волнение, что случилось, почему его охватил озноб, покалывающий, тревожный озноб, волнами пробегающий по всему телу?

И понял.

Стыдливо опущенный пыёлдинский взор подсказал проницательному Цернцицу — здесь источник излучения, здесь опасность.

— Каша, — вкрадчиво проговорил Цернциц.

— Ну? — Пыёлдин откликнулся так невинно, так простодушно, что Цернциц еще раз убедился — здесь.

— О чем задумался?

— Да так, Ванька… О том о сем… О жизни.

— Поделись.

— Время не пришло.

— А поделишься?

— Обязательно, — Пыёлдин широко улыбнулся, поняв наконец собственное невнятное состояние.

— Что ты опять задумал, Каша? — продолжал настаивать Цернциц.

— Задумал, — подтвердил Пыёлдин. Он полуобнял старого друга, поприжал к груди. — Не дрейфь, Ванька… Отобьемся.

— Кирпичиком пооткинемся? — произнес Цернциц слова из их общего прошлого, когда им действительно приходилось, удирая, задыхаясь от усталости и ужаса, бросать в преследователей обломки кирпичей в слабой надежде остановить тех, умерить их охотничий азарт, спастись. И надо же — удавалось.

— А ведь было, Ванька! — восторженно воскликнул Пыёлдин, как ребенок радуясь давнему воспоминанию и тому, что так ловко удалось ему уйти от тягостного разговора с Цернцицем. — Представляешь, они думали, что уж взяли нас, повязали, доставили, посадили! А мы им дулю в нос — нате! Было, ой, было! — Пыёлдин покачался из стороны в сторону.

— Меня всегда больше интересовало то, что будет, — произнес Цернциц все с той же печалью в голосе. — А прошлое… Господи! Да и было ли оно, прошлое!

— Было, Ванька, было! — подхватил Пыёлдин. — Было и опять будет! Ох, Ванька, сколько нас с тобой еще ждет впереди!

— Да? — живо спросил Цернциц. — А что именно?

— Скажу! — отчаянно произнес Пыёлдин. — Все скажу! У нас с тобой, Ванька, опять будет молодость, будут риск и отвага, жуткий страх и прекрасная победа! Будут любовь и смерть, любовь и смерть! — повторил Пыёлдин как заклинание, но, увидев в глазах Цернцица неподдельный ужас, поспешил успокоить: — Не переживай, Ванька! Ведь на земле больше ничего и нет, только любовь и смерть! Конечно, и между ними может кое-что затесаться…

— А что между ними может затесаться? — вкрадчиво спросил Цернциц.

— Ох-хо-хо! — вздохнул Пыёлдин. — Дружба, водка, деньги… Годы свободы и годы несвободы… — Он похлопал ладошкой по пыльному боку вертолета.

— Каша, — негромко произнес Цернциц. — Каша… Скажу, как старому подельнику… Предупреждаю… У тебя очень опасные мысли.

— Опасные или ошибочные? — усмехнулся Пыёлдин.

— Опасные. Когда человек меряет жизнь только любовью и смертью, — Цернциц невольно метнул быстрый взгляд в сторону Анжелики, — когда человек берет в расчет только любовь и смерть, а все остальное для него шелуха и дерьмо собачье… У него действительно остается только любовь и смерть. Но любовь проходит очень быстро, быстрее, чем хотелось бы.