Вдруг Пимблтон вздрогнул и широко открыл глаза, которые теперь казались нежно-голубыми. Он бессмысленно обвел взглядом потолок, покосился на окно, затем на вшивого соседа и внезапно увидел круглое лицо Койна, которое висело перед ним на накрахмаленном воротнике. Некоторое время раненый моргал набрякшими темными веками, потом его взгляд прояснился.

– Ага… – проскрипел Пимблтон и растянул рот в улыбке. У него были хорошие, здоровые зубы, ими бы еще есть и есть. – Я тебя узнал. Ты шавка, крыса и никто. Я выполнил свою работу лучше, чем ты – свою. Я достоин служить серьезному человеку за большие деньги, а ты – шавка и неудачник.

Последние слова больной проговорил, плюясь и хрипя – его легкие уже стали приходить в негодность. Койн почувствовал себя свободнее.

– Ты не лайся, у меня в руках твоя жена и твой ребенок, – ответил он, повысив голос, но тут же вспомнил о грозном ловце блох, повернулся к нему и с робкой улыбкой жестами показал: чшш, не сердитесь, мы больше не будем шуметь, мы вполголоса.

– А это не мой ребенок, хоть с маслом его ешь, мне плевать. Шлюху тоже забирай, зачем она мне, – насупился Пимблтон и отвернулся бы лицом к стене, если бы мог. Потом подумал и прибавил: – И никогда ты от меня ничего не услышишь, ни слова, ни полслова, так что толку нет в твоей службе. Ты сдохнешь под забором и твой Мередитт сдохнет под забором, и… – он произносил бы новые и новые пожелания, но его голос совсем угас.

– Хорошо же, – шепотом сказал Койн и вышел.

Лорд Мередитт заставил всех повернуть головы, едва вошел. Высокий, он стал еще выше в своем огненном львином парике, и четыре крупные букли надо лбом касались притолоки. В экипаже всю дорогу он держал парик на коленях, чтобы не так сильно потеть, а теперь надел. Чулки с золотой канителью, позолоченный набалдашник трости, с золотом парчовые тесемки под коленями. Его наряд говорил: уж я-то буду умирать не так, как вы! Уж я-то буду ого-го как умирать!

– Так-так, – сказал Мередитт, обведя комнату взглядом. Койн встал рядом с ним, согретый его лучами. Серенькие глазки сэра Юэна остановили на блохастом и его товарищах. Бесцветные брови сошлись бы на переносице, если б могли – они кустились ближе к вискам. – Это что еще за барахло? Ты вел допрос при них?!

Сержант быстро осознал свою ошибку и втянул голову в плечи, но гнев Мередитта обрушился не на него.

– Вон! – закричал сэр Юэн лежащим на кроватях подле Пимблтона. – Всех вон! Все брысь!

Пимблтон дернулся и попытался приподняться – ему не был виден кричащий человек, но он узнал голос и испугался. Человек с ампутированными пальцами задумался, посмотрел на трость с широким набалдашником в нервно подрагивающих руках Мередитта, полежал с полминуты, глядя в потолок, а затем вскочил и заковылял в коридор. Пара швов на его ноге при ходьбе лопнула, и от порога он уже оставлял сукровичный след. Лежащие на других койках, те, кто еще был в состоянии, тоже стали подниматься. Мередитт повернулся к ним спиной и приблизился к койке Пимблтона.

– Ты поступил верно, что не стал называть имя при посторонних, – сказал сэр Юэн и ласково оскалился. – Ты хороший слуга, Пимблтон. А теперь, когда они все выйдут, мы поговорим.

Еще двое по стенке добрались до двери. Пимблтон приподнялся, в панике глядя, как они уходят, набрал в осколки груди больше воздуха и крикнул:

– Сэр Саймон!

Из больницы сэр Юэн вышел зеленый от гнева и шел, отмахивая тростью, так быстро, что даже более высокий, чем он, Койн, едва поспевал бегом. Мередитт остановился только для того, чтобы окликнуть трудника.

– Вот те гинея, - сказал Мередитт, - у вас лежит мой Пимблтон с жуткой гнойной раной вот здесь. Мучается – смотреть нельзя. Придави его слегка подушкой – жалко же.

Трудник побежал исполнять, а Койн, оглядываясь на него, тронул Мередитта за рукав.

– Милорд… - пробормотал он. – Вы бы… могли отдать эти деньги мне.

– Н-да? – поднял бровь Мередитт и сделал знак рукой труднику: а ну-ка вернись. Койн немного побледнел.

– Нет-нет, - сказал он. – Теперь уж в какой-нибудь другой раз. Теперь неловко.

Женщина с головой совы

– Я уезжаю из этого города! – закричал лорд Мередитт и пинком опрокинул стоявшее в галерее полукресло. Сорвал с головы парик и швырнул его на лестницу. Прошел в комнату ожидания приема и расшвырял там стулья. Перешагнул через последний, вошел в гостиную и упал на диван. Койн прошел следом за ним, аккуратно переступая через мебель. В руках он скромно держал шляпу, старался, чтобы его лицо не выражало эмоций, а про себя думал: «И даже сейчас мне нравится мое место службы».