– Здесь нельзя делать все что хочешь, – поправила меня Эзерлей. – Нельзя мусорить, нельзя употреблять наркотики, нельзя творить насилие.

– Какое насилие? Ты вроде говорила, секса тут нет.

– Я не это насилие имею в виду. Здесь вообще нельзя творить насилие. Нельзя обижать других, нельзя ругаться, нельзя приставать с разговорами, если собеседник не хочет разговаривать…

– А если я пристаю с разговорами, что со мной сделают? В тюрьму посадят?

– Куда посадят?

– Ну… Как здесь наказывают за нарушение законов?

– Никак не наказывают. Законы нельзя нарушить.

– А если я все—таки нарушу? Вот возьму сейчас и срублю вот это вот дерево.

– У тебя топора нет.

– Тогда начну ветки обрывать.

– Ну, попробуй.

– Тормози давай.

Эзерлей остановила велосипед, я подошел к ближайшему дереву и, чувствуя себя полнейшим идиотом, попытался отломать ветку. Ветка оказалась очень гибкой и никак не хотела отламываться. Эзерлей стояла в стороне и глупо хихикала, глядя на мою возню. Вскоре мне надоело.

– Ну что? – спросил я. – Я нарушил какой—нибудь закон?

– Не знаю, – ответила Эзерлей. – Судя по тому, что полицейские не приехали, нет.

– Раз здесь есть полицейские, – сказал я, – то и тюрьма должна быть. Или какое-нибудь другое наказание. Когда полицейские приедут, что они будут делать? Начнут меня уговаривать?

– Да, начнут уговаривать. Они тебе объяснят, что так поступать нехорошо, и заставят все исправить. Ну, там, извиниться перед кем надо или дерево посадить…

– А если я откажусь?

– Будут уговаривать.

– А если я пошлю их куда подальше?

– Отвезут тебя в больницу. У нопстеров считается, что если кто-то не понимает, что хорошо, а что плохо, то он больной и его надо лечить.

– А если я откажусь от лечения?

– Оно бывает принудительным.

– А если я уйду обратно в тот мир, откуда пришел?

– Силой здесь никого не держат.

– Понятно.

– Ничего тебе не понятно! – воскликнула Эзерлей. – Ты, наверное, думаешь, что здесь каждого второго лечат. Ничего подобного! Законы никто не нарушает, разве что по недомыслию. Ты скоро и сам все поймешь, тут не надо нарушать законы, потому что законы правильные.

– А если я захочу пива попить?

– Пиво – это наркотик?

– Формально – да, но очень легкий. Его пьют не из-за что оно опьяняет, а из-за того, что оно вкусное. Чтобы им напиться, надо литра три выпить.

– Ну… не знаю, – растерялась Эзерлей. – Если так. Полицейские сделают исключение. Они же нормальные нопстеры, они все понимают. Если состава преступления нет, они извинятся и уйдут. Может, попросят пивом угостить, – Эзерлей хихикнула.

– Прямо идеальное общество какое-то.

– Очень близкое к идеальному, – согласилась Эзерлей. – Если бы нопстеры не были такими странными…

– А что в них странного?

– Во-первых, они любовью совсем не занимаются. Они не получают от любви приятных ощущений, для них это как когти подстричь – дело нужное, но удовольствия никакого. У них и семей нет, то есть у них бывает, что в одной квартире живет много народу, но это не семьи, а дружеские компании.

– Как же они детей воспитывают?

– Точно не знаю, у меня пока нет детей.

– Пока? То есть скоро будут?

– В течение года я обязана забеременеть.

– С чего это вдруг? Закон такой?

– Да, закон. Каждая женщина обязана забеременеть через пять лет после достижения половой зрелости и повторно забеременеть через десять лет после каждых родов.

– А сколько здесь год длится?

– Сорок процентов стандарта.

Последнюю фразу произнесла не Эзерлей, ее произнес незнакомый нопстер, незаметно приблизившийся к нам, пока мы говорили. Я подумал, что, несмотря на всю умиротворенность этой планеты, расслабляться здесь не стоит.

– В этом и есть главный секрет великолепного климата нашей планеты, – продолжал незнакомец. – Времена года меняются так быстро, что снег ложится только за полярным кругом, а ближе к экватору земля просто не успевает охладиться. По-моему, короткий год – не слишком высокая плата за хороший климат.

– Да, конечно, – сказал я. – Благодарим за своевременное пояснение. Мы не просили вас читать лекцию, но она пришлась к месту. Большое спасибо.

Незнакомец уловил сарказм в моих словах и нахмурился.