— Диктатор севера прилагал большие усилия к созданию флота и после маневров представил императору радостное донесение! — возразил чиновник Гун Гунфу. — Кроме того, действующие войска состояли преимущественно из отборных бойцов хуайской армии. Так почему же они были разбиты? Ли Хунчжан, считающийся талантливейшим полководцем, командовал всей армией, и за ее боеспособность он, казалось бы, должен нести некоторую ответственность!

Ма Чжунцзянь улыбнулся:

— Дорогой Гунфу, ты ведь сам все прекрасно знаешь. Разве военные ассигнования не расходовались из года в год на другие нужды?! Разве диктатор не заявлял, что ему не хватает отпускаемых средств?! Разве поражения не связаны с недостатком оружия?! Да, в военных делах мы постоянно испытывали помехи! Когда вернешься домой, можешь спросить об этом у своего деда, министра Гун Пина. За сложившуюся ситуацию должен нести ответственность каждый, и господин Ли Хунчжан от своей доли не откажется!

— Я не собираюсь защищать Ли Хунчжана, — возмущенно вставил Инь Цзунъян, — но меня удивляет одно: всего несколько месяцев назад все как очумелые вопили о войне. А сейчас, когда мы потерпели поражение, каждый кому не лень ругает диктатора севера! Мне кажется, что причину нашего провала нужно искать не в Тяньцзине [317] , а в столице. Господин Ли Хунчжан, отличающийся дальновидностью, еще в мирное время предлагал реорганизовать вооруженные силы. Но что он мог сделать, когда чуть ли не каждая его смета встречала отпор со стороны Палаты внешних сношений и министерства налогов?! Когда японцы потопили корабль «Высокий взлет», диктатор просил выделить средства для приобретения оружия и советовал закупить в Южной Америке эскадру броненосцев, но ему, как всегда, отказали. А сейчас эти люди говорят: чтобы разгромить крошечную Японию, было вполне достаточно тех приготовлений, которые сделал Ли Хунчжан. Они, видно, забыли, как некогда сами выступали против его предложений! Подумайте, господа, разве диктатор севера заслужил эти упреки?

Ми Цзицзэн, чувствуя, что разговор все больше и больше принимает характер дискуссии, вовсе не приличествующей правилам приема гостей, выступил с примирительной речью:

— Зачем вспоминать прошлое? Каждый несет за него ответственность. Вы совершенно правы, господин Ма Чжунцзянь! Мы надеемся, что диктатор забудет старые обиды и спасет Китай от опасности, а вы, господа Ма и У, поможете ему в этом. На нынешнюю миссию господина Ли Хунчжана взирает с надеждой весь четырехсотмиллионный китайский народ. Осмелюсь поднять бокал за процветание и счастье Китая! За счастье диктатора севера и вас обоих!

Он поднялся и осушил бокал. Все последовали его примеру. Ма Чжунцзянь и У Чиюнь, воспользовавшись случаем, распрощались и, покинув цзянсуское землячество, поспешили на следующий прощальный пир. Устроители банкета также разошлись по домам. Здесь наше повествование пойдет по двум линиям: сейчас мы временно оставим в покое столичные дела и расскажем, как диктатор севера вел переговоры о мире.

После многочисленных прощальных визитов советники Ма и У вернулись в храм Мудрости и добра, где находилась временная ставка Ли Хунчжана. Надвигались сумерки. Слуги, стоявшие у ворот, при виде советников приблизились к ним и доложили:

— Диктатор только что вернулся и ждет вас для беседы!

Советники зашли к себе, переоделись и направились в кабинет начальника.

Тот с суровым видом сидел за письменным столом и, пощипывая седую бородку, колючими глазами просматривал телеграммы. При виде вошедших он чуть кивнул головой и сделал рукой неопределенный жест, видимо, приглашая садиться.

— Сегодня я изложил все свои соображения князю Благонамеренному, — начал Ли Хунчжан, продолжая читать телеграммы. — Прежде всего я попросил его не сравнивать предстоящие переговоры с соглашением, положившим конец франко-аннамской войне. На этот раз любое результативное решение наверняка вызовет ярость десятков тысяч, но я исхожу из требований момента и не собираюсь, подобно столичным болтунам, заигрывать с общественным мнением. Это они в погоне за славой способны забывать о главной цели! На это я попросил князя Благонамеренного обратить особое внимание. Кроме того, я выразил желание взять с собой в качестве советника своего старшего сына и просил князя доложить об этом императору. К счастью, князь человек умный и быстро на все согласился. Завтра мы непременно должны покинуть столицу. Отправьте телеграммы инспектору провинции Ло Цзичэну и начальнику области Цзэн Шуньсуню — пусть приготовят для нас морской корабль. По прибытии в Тяньцзинь мы сразу же отправимся в путь. Медлить больше нельзя!

— Форма наших верительных грамот передана Ито Хиробуми через американского посланника Денби, — напомнил У Чиюнь. — Не следует ли нам подождать ответа, чтобы узнать, устраивает ли она японцев?

— Ответная телеграмма только что пришла. Ито Хиробуми доложил о форме верительных грамот японскому микадо, и тот остался доволен. Для ведения переговоров в Симоносеки микадо уже назначил полномочными представителями главу кабинета министров Ито Хиробуми и министра иностранных дел Муцу Мунэмицу. Они должны ждать там нашего прибытия.

— А я как раз хотел сообщить вашему сиятельству, что от наблюдателя Фостера получена телеграмма! — воскликнул Ма Чжунцзянь. — Он сообщает, что уже зафрахтовал для нас два судна: «Справедливый» и «Верный» и запрашивает о дате отплытия.

Внезапно на лице диктатора появилось недоуменное выражение.

— Смотрите, какое странное анонимное письмо! — сказал он.

Советники разом вскочили. Перед Ли Хунчжаном лежал лист тонкой шелковистой бумаги с черными клетками, на которой ломаным китайским языком было написано:

На конверте стоял точный обратный адрес:

Не было только имени адресата.

Ма Чжунцзянь и У Чиюнь долго ломали голову, но не могли придумать никакого объяснения. Диктатор распушил бороду и усмехнулся:

— Снова выходка какого-то японского хулигана! Я семидесятилетний старик, мне давно безразлично, жить или умереть. Пусть поступает как ему вздумается, а мы будем заниматься своим! — Он отшвырнул письмо.