–  Божье слово, - ответил Емельянов.

Очевидно, он считал, что сказал достаточно, но я по-прежнему не понимал главного.

–  Что еще за божье слово?
– спросил я.
– Если начать молитву, у распятия загораются глаза? У любого распятия или нужно особое?

–  У любого распятия. Только слово должен говорить священник.

–  Понятно. То есть, непонятно. Зачем вообще нужно это божье слово?

Теперь перекрестились все стрельцы, а некоторые перекрестились дважды. Емельянов глубоко вдохнул и начал вещать:

–  Слово дано истинно верующим от бога как священный дар процветания и благоговения. Нет границ для слова и нет того, что слово не превозмогает, ибо сказано, что вначале было слово и слово было от бога и слово есть бог.

–  Если я захочу погасить солнце и скажу правильное слово, солнце погаснет?
– спросил я.

Новая волна крестных знамений.

–  Сказано в писании, - продолжал Емельянов, - что ежели у кого вера с гору, то слово такого человека сдвинет гору, а ежели вера с горчичное зерно, то такому и зерна не сдвинуть.

Я, кажется, начал кое-что понимать.

–  Что может вера обычного человека?
– спросил я.
– Например, того монаха. Он мог меня убить?

–  Он должен был тебя убить, слово действует мгновенно и от него нет защиты. Почему ты еще жив?

–  Он не успел договорить свое заклинание.

–  Это не имеет значения, слово действует до того, как произнесено.

Мы с Усманом переглянулись. Вот оно, значит, как. Но почему… крест?!

Ладно, с этим потом разберемся.

–  Как можно увеличить веру?
– спросил Усман.
– Если я хочу, чтобы мое слово стало сильнее, я должен прочитать какую-нибудь священную книгу, помолиться… правильно? Кстати говоря, силу дает слову только христианская вера?

Емельянов помотал головой.

–  Нет, - сказал он, - у бусурман тоже есть слово, иначе с турками не воевали бы каждые десять лет. Божье попущение, говорят.

–  Понятно. Это поэтому никому нельзя учиться грамоте?

–  Почему никому? Я, например, грамотен.

–  Да, конечно, офицеру без этого нельзя работать с картами. А крестьянам она незачем, а то еще библию прочитают и словом овладеют. Правильно?

Подпоручик мрачно кивнул. Усмана несло.

–  И кресты нательные у вас тоже запрещены, да? По той же причине. И монахи у вас вроде как боги, только маленькие?

–  Так нельзя говорить, - возмутился подпоручик, - ересь карается…

–  Да мне плевать, чем карается ересь!
– взвизгнул Усман.
– У нас два автомата и пусть только попробуют покарать!

Емельянов задумчиво посмотрел сначала на Усмана, потом на меня.

–  Я не понимаю, - осторожно начал он, - почему вы еще живы. Выстрел не может обогнать слово.

–  У хорошего бойца выстрел все может!
– выкрикнул Усман и успокоился.

Он повернулся ко мне и вопросительно взглянул мне в глаза. Я значительно кивнул.

–  Крест может быть защитой от слова?
– спросил я.

–  От слова нет защиты, - ответил Емельянов, - только вера и, как символ веры, другое слово. Хороший священник произнесет слово и без креста.

–  А крест в руках неверующего?
– уточнил Усман.

–  Простая побрякушка.

На всякий случай я подошел к убитому монаху и снял с него крест. Да, канон здесь явно не тот. Если обычно Иисус дистрофически тощ, то здесь можно подумать, что на кресте распят Жан Клод Ван Дамм. И выражение лица не скорбное, а совершенно спокойное и уверенное, будто не на крест он взобрался, а на тарзанку в Парке Горького. Я вгляделся в глаза Иисуса, я попробовал передать вечно живому богу часть своей силы и получить сторицей, как он обещал ученикам, но ничего не случилось. Живой бог выглядел мертвым, а я не чувствовал в себе никаких сверхъестественных сил. Я перекрестился и почувствовал себя идиотом. "Отче наш" я решил даже не начинать.

Усман неслышно подошел сзади.

–  Крест?
– тихо спросил он.
– Это твой крест нас защитил?

Я кивнул.

–  Я не знаю, в чем тут дело, - сказал я, - честное слово, не знаю. Я понял, что должен выстрелить, и выстрелил. Я не понимаю, как я понял, крест как-то подсказал мне, что делать, но как…

–  Не грузись, - оборвал меня Усман.
– Давай лучше подумаем, что будем делать с этими гоблинами. В приказ я ехать не собираюсь, на дыбу за убийство монаха мне что-то не хочется. А тебе?

–  Мне тоже.

–  Значит, надо уходить. А для этого надо поменять нашу одежду на что-нибудь более подходящее. Может, у крестьян приватизировать… Жалко, что мы с тобой не умеем ездить верхом.

–  Разве арабы не все…

–  Нет, не все. Эй, подпоручик! Кто может остановить крестьянина, путешествующего на собственной телеге?

–  Да кто угодно.

–  Но Тимофей… он же ехал по большой дороге и было непохоже, чтобы он чего-то боялся.

–  Крестьяне имеют право ездить на ближайший рынок продавать и покупать. Для более дальних поездок нужно благословение.