— Ага! — смеется Аверия. — За здоровье наше, а в горло ваше!

— Вот, вот! — поддакивает хозяин дома.

Он не спеша наполняет рюмки, затем, не говоря ни слова, берет свою и одним глотком опустошает ее. После этого наливает опять и ждет, пока выпью я, чтобы плеснуть и мне.

— Греческий коньяк! — тоном знатока поясняет, ни к кому конкретно не обращаясь. — Выдержанный! Неплохая вещь.

— Неплохая! — соглашаюсь я.

По второй мы пьем уже вместе. И принимаемся за чай. Женщины тихо говорят о чем-то своем, Александр и я — о своем, о спиртных напитках. Как оказалось, он действительно знает в них толк.

Когда бутылка коньяка опустела и был выпит чай, Аверия и ее муж идут провожать нас с Верестой до той части города, которую занимают особняки. На небольшом расстоянии от нас следуют молчаливые слуги. Вереста, как и раньше, не выпускает мою руку из своей. Ведет, будто ребенка. Мне это приятно…

На границе, где начинаются владения знати, Аверия и Александр, попрощавшись, оставляют нас. Немного погодя, баронесса спрашивает меня:

— Жак тебе эта пара?

— Гостеприимные и очень приятные в общении люди, — отвечаю я и задаю свой вопрос, который уже давно вертится у меня на языке: — Скажи, почему ты меня все время водишь за руку? Боишься, что убегу?

Она заливается звонким смехом:

— Понимаешь, я так привыкла! Меня отец к этому приучил. Он до сих пор водит меня, как несмышленыша, за руку, забыв, что я давно уже выросла.

Во дворце Анадоля долго засиживаться я не могу — не хочу заставлять Сергея мерзнуть в машине, ожидая меня в Ивановке.

— Ты очень милая девушка и, поверь, мне совсем не хочется с тобой расставаться, — с сожалением говорю я Вересте. — Но, как ни грустно, а надо прощаться. Мне нора.

— Уже? — с недоверием спрашивает она.

— Да! — вздыхаю я. — Уже.

Вереста задумчиво потирает пальчиком подбородок.

— Что же тебе подарить на память? Даже не знаю…

— А разве можно выносить отсюда какие-нибудь вещи? — с сомнением спрашиваю я.

— А почему нельзя? — пожимает плечами девушка. И, сняв с пальца кольцо, протягивает мне: — Вот, возьми на память обо мне.

— Ой! — в замешательстве отступаю я, не зная, как быть. — Это очень уж дорогой подарок.

— Пожалуйста, возьми! — опускает глаза Вереста. — Ты мне понравился. Ты такой милый и наивный…

Через минуту в сопровождении ее слуг я покидаю дворец.

— Прощай, баронесса!

— Прощай, Иван! — в ее черных глазах искрится грусть.

…Устин, разлегшись на траве, покуривал.

— Наконец-то! — воскликнул он и, увидев на моем мизинце перстень, взволнованно замахал руками: — Сними! Сними немедленно! И положи где-нибудь здесь. С собой это брать нельзя!

— Почему? — удивился я. — А Вереста говорила…

— Он еще спрашивает, почему! — раздраженно покачал головой старик. — Ты что, хочешь быть окольцованным нечистой силой?

Я покорно снял с пальца перстень и бросил на траву.

Сергей поджидал меня в условленном месте — возле магазина. Я извинился за опоздание и попросил отвезти меня в центр экстремальной медицины.

В отделении как раз дежурил Игорь Алексеевич, Машин лечащий врач. Мы встретились с ним в коридоре.

— Можно вас на минуточку? — остановил он меня, поздоровавшись. — Давайте зайдем ко мне.

В кабинете он устало опустился на стул, рукой указал мне на другой. Достал из кармана халата сигареты, протянул:

— Угощайтесь!

Я взял, щелкнул зажигалкой.

— У Сташиной рана заживает неплохо, — затягиваясь, невесело сообщил Игорь Алексеевич. — И ее можно было бы отпускать домой, пусть бы долечивалась амбулаторно. Швы сняты, дренажные трубки уже не нужны, завтра мы их удалим. Однако, как говорится, есть одно но…

— Какое? — спросил я, с беспокойством поглядывая на постную физиономию врача.

Он вздохнул.

— Настораживает две вещи: результаты анализов и общее состояние Сташиной. Она бледная, исхудавшая, у нее пониженное давление, частая рвота…

— Рвота? — переспросил я. — Раньше мне не приходилось слышать об этом от Маши.

— Да, рвота. Я назначил на завтра повторные анализы, зондирование и рентген. Сташину осмотрит врач-специалист. Поглядим на результаты… — Игорь Алексеевич помолчал. Потом, затянувшись дымом, прибавил: — Я сначала подозревал язву, но теперь думаю, что дело не в ней.

— О Господи, что вы говорите? — непроизвольно повысил я голос.

Доктор бросил окурок в пустую консервную банку, заменяющую пепельницу, и хмуро заметил: