Жизнь человека
вернуться

Ваншенкин Константин Яковлевич
Шрифт:

«Что было? Ночь. Глубокий сон…»

Что было? Ночь. Глубокий сон. Жена в окне стоит, зевая. Заборы пригородных зон. Асфальт. Сплошная осевая. Шоссе. Водитель — первый класс. Туман, сквозящий понемногу. Село… И кошка, только раз Перебежавшая дорогу.

Темное

Поздним вечером во тьму Выйду на шоссейку. Свою милую возьму Ласково за шейку. И скажу ей: — Полюби! Без тебя фигово!..— А она: — Хоть погуби, Но люблю другого… Наше длинное село. По селу — сошейка. — Мать, вставай, уже светло. Душу мне зашей-ка.

«Девочки-малявочки…»

Девочки-малявочки. Где ж они? На лавочке. С желтой прядкой над виском И с надкушенным куском. Только что поели. Дотерпели еле, Чтобы доболтать, Сев рядком опять. Девочки-малявочки, Вновь они на лавочке. А кто ждет прибавки, Те еще при бабке.

«Я вышел из дому. Пелена…»

Я вышел из дому. Пелена Ползла рассеянно за болото. И затмевала уже луна Огни вечернего самолета. Она вставала, везде одна, Она являлась привычным жестом. На крышах белых была она, На простыне и на теле женском. Горел под нею росистый дол. А где-то, может быть, над лагуной, Не тронув черных пустых гондол, Она дорожкой легла латунной. Дрожала собственная луна В любой реке и во всех озерах,— Неотвратимо отражена В закрытых окнах, в открытых взорах.

«Самолетные гулы…»

Самолетные гулы, Одолев самый первый редут Словно вьючные мулы, По небесным тропинкам бредут. Как спокойно в салоне, Среди чистой воздушной среды, И внизу, на соломе, Возле той золоченой скирды. Мы себе же умело И привычно отчет отдаем В том, что там прошумело, Отошедшее за окоем.

Жена пилота

Подспудно управляющая телом, Тебе привычка острая дана: День начиная каждый,— первым делом Нетерпеливо глянуть из окна. Ближайший лес укрыт рассветной свиткой Но взор твой занят высью голубой, Где самолетик как иголка с ниткой — С инверсионным следом за собой.

Девочка

Немного сна, немного лени, Но много разного дано. И, словно яблоки, колени,— С поджившей корочкой одно. А лоб и щеки плавной лепки. Сияет взора острие. И две отчетливые репки За пазухою у нее.

Школа

Как же все это минуло скоро,— Отлетели, остались вдали Тот урок, и та самая школа, И тропинки, что к школе вели. Нынче выглядит все по-другому. Хорошо? Хорошо, да не то. Прежде нравилось, чтобы от дому Наша школа была далеко. Чтоб дороги крутое лекало Округляло неспешную речь. Чтобы что-То в пути отвлекало, Потому что хотело привлечь. Мы, как в речку, входили в науки. А затем, по прошествии лет, Наши дети нырнули, и внуки Изготовились детям вослед. Вновь звонок этот школьный, и очень Неохота идти со двора… Золотая — вы скажете — осень? Золотая — отвечу — пора.

Читальный зал

Луч, вдетый в скважину замка Как будто нить в ушко иголки, В конце кудрявится слегка, И волоконца эти колки. Как за окном капель звонка! Как мысль густа на книжной полке!. Потом и девичье ушко Чуть-чуть зардеется от света. На сердце просто и легко. И ощутимей взгляд соседа.

Танцплощадка

Жаркой мазурки вал. Юношеские стансы. Время промчалось… Бал Стал называться — танцы. Скромненький слов запас Даже и после вуза. Явно стыдясь за вас, В сторону смотрит муза.

«А город, струя свою речь…»

А город, струя свою речь, С такою картиною сжился: Мальчишка с кудрями до плеч И девочка, вбитая в джинсы. Надеюсь, что эти стихи Прочтут через некие годы, Увидев в оконце строки Превратности нынешней моды.

Долговязая

Долговязая, тянись, На сомненья невзирая,— Головою прямо в высь, Где листва блестит сырая. Долговязая как вяз, А не как тюльпаны в вазах. Уважают нынче вас, Молодых и долговязых. Не стесняйся, что длинна, Даже если влюблена, А избранник чуть пониже. Принимай и то в расчет, Что и он еще растет, Чтобы стать к тебе поближе С гребня роста своего Улыбнись кипенью сада И не бойся ничего. Лишь сутулиться не надо.

«Телефонные будки в сиянье луны…»

Телефонные будки в сиянье луны. Телефонные трубки раскалены. От смутного лепета, От сладкого трепета, От ранней весны. Нет, не от пушек, Чей говор груб. От этих ушек, От этих губ.

Зной

Лето. Жарко. Безлюдье в подъезде. Я давно возвратился уже. Лифт, поднявшись, остался на месте И стоит на моем этаже. Город, собственно, вымер и замер, Он охвачен дурманящим сном. Редко кто, да и то из Рязани Или Тулы, пройдет под окном.