Жизнь человека
вернуться

Ваншенкин Константин Яковлевич
Шрифт:

«В пустой жаре и в душных ливнях…»

В пустой жаре и в душных ливнях Июнь Москвой себя пронес. И вновь к спине рубаха липнет, И ошибается прогноз. При этой дьявольской погоде, К тому же длящейся давно, Или со мной, или в природе Случиться что-нибудь должно.

«Многое мы без разбору…»

Многое мы без разбору Памяти нашей суем. Вспомнил о вас в эту пору В доме вечернем своем. Поздним и мрачным приветом Долго шумят дерева. И почему-то при этом Смутно болит голова. И, утомившись от боли, Снова беру пиранал — Все, что от вас поневоле В жизни своей перенял.

«То, что было у природы взято…»

То, что было у природы взято,— Да вернется к ней. Вот ушли подробности от взгляда, Сделалось темней. Вот уже не видно и дороги Даже возле ног, Только виден слабый и далекий В небе огонек. Та земля, что пета и воспета, Суша и вода, Для тебя исчезнет до рассвета Или навсегда. Но среди высокого паренья Как возможен час, Чтоб она ушла из поля зренья Тех, кто видит нас?

Виолончель

Весна, причастная к веселью. Вечерний гомон вдалеке. А здесь футляр с виолончелью У тонкой девушки в руке. И показалось, что большая Во мраке, у ее ноги, Идет изящная борзая, Легко печатая шаги.

Лишние слезы

Медленно лист опадает с ветвей. В плотном тумане вечерние плесы. Что ж, попрощаемся, только скорей Долгие проводы — лишние слезы. Вот пароход уже слышится мой. Ладно. Обнимемся возле березы, И отправляйся-ка лучше домой. Долгие проводы — лишние слезы Я ворочусь среди длинного дня, А упаду в придорожные росы, Ты позабыть постарайся меня: Долгие проводы — лишние слезы.

«Он давно простился с теми…»

Он давно простился с теми, С кем когда-то был одно. Милый дом, родные стены, - Он оставил вас давно. Он со зноем и с метелью Свыкся полностью уже. Ни сомненью, ни смятенью Места нет в его душе. Но порой прикроет очи, Тут же — мать, отец, сестра. Путь короче, если к ночи, И опять длинней с утра. Дом. Бетонная отмостка. Три лица почти сквозь дым, И от сердца иль от мозга — Нить, протянутая к ним.

«Париж французы не сожгли…»

Париж французы не сожгли, Когда вошли в него казаки. Иной закон иной земли И небом посланные знаки. А мы? Рвануть рубаху с плеч. Последний рупь — на танк и пушку. На амбразуру грудью лечь За выжженную деревушку.

«Рот солдата переполнен криком…»

Рот солдата переполнен криком, В миг атаки страшен он и груб. А у женщины с прекрасным ликом Тонкий смех таится возле губ. У портного полон рот булавок, У сапожника гвоздей. У артиста — реплик и поправок, Всяческих затей. У матроса — трубочного дыма. У младенца — меж зубов компот. А у нас с тобой, бегущих мимо,— Полон рот хлопот.

Память

Фотографий не осталось,— Лишь для паспорта одна. Но, конечно, это малость. И улыбка не видна. Ни повадки, ни движенья… Так жила,— на свой лишь страх Беглые изображенья Оставляя в зеркалах.

Сон

Шли детишки Под Ростовом. Ты в пальтишке Подростковом. Или с вишней В кулачке Где-то в Вышнем Волочке… Вяжет ясень Сеть из пятен. Сон неясен, По приятен. То ли тучка, То ли дождь. То ли внучка, То ли дочь. Ошибиться — Мало риска, Так их лица Вижу близко.

Душа ребенка

Сквозь все дальнейшие ветра — Мир, схваченный душой ребенка, Со звоном раннего ведра (Колодец там или колонка?), С березами перед стеной, С полями блеклыми картошки И с кружкою берестяной На голубеющем окошке. И есть ли что-нибудь острей, Чем эти смутные картины,— Уже из старости твоей, Как бы сквозь дымку паутины?

«Смех и взоры из угла…»

Смех и взоры из угла. В свете вечера неброском Патефонная игла Плавно ходит по бороздкам. Боже, как это давно! Как во рту протяжно-липко! Не коньяк и не вино — «Спотыкач» была наливка. Пробку вытащить не смог, Хоть усилья были пылки, А когда и вправду взмок, Протолкнул вовнутрь бутылки. Ладно, парень, не тужи. Тоже выпьют без остатка… Не в стекле — на дне души Сохранился след осадка.