– А я по нашивкам службу не различаю.

– Ваша милость оскорбляет все товарищество, к коему сам принадлежать не достоин.

– Это еще почему? – с глуповатым видом спросил Володыёвский.

– Потому что в иноземном полку служишь.

– Успокойся, сударь, – сказал маленький рыцарь, – хоть я и служу в драгунах, но к товариществу принадлежу, причем не в легкой состою кавалерии, а в тяжелой самого русского воеводы, посему изволь говорить со мной как с равным, а то и как со старшим. [154]

Харламп поостыл малость, поняв, что ему, вопреки его предположениям, попался твердый орешек, но зубами скрипеть не перестал, ибо хладнокровие пана Михала только еще пуще его озлило, и наконец сказал:

– Как ваша милость смеет мне поперек становиться?

– Эге, сударь, ты, я гляжу, ссоры ищешь?

– Может, и ищу. Послушай, – наклонясь к пану Михалу, произнес Харламп, понизив голос, – я тебе уши отрублю, если не прекратишь подъезжать к панне Анне.

Володыёвский снова занялся своим чеканом, словно для такой забавы наилучшее было время, и проговорил просительным тоном:

– Ох, не губи, благодетель, дозволь еще пожить на свете!

– О нет, не надейся! От меня не уйдешь! – воскликнул Харламп, хватая маленького рыцаря за рукав.

– У меня и в мыслях не было такого, – спокойно отвечал пан Михал, – только сейчас я нахожусь на службе и приказ князя, начальника моего, отвезти должен. Отпусти рукав, сударь, отпусти, добром прошу, а то что же мне, бедному, остается – чеканом тебя по башке съездить да с коня свалить, что ли?..

При этих словах в кротчайшем дотоле голосе Володыёвского послышалось такое зловещее шипенье, что Харламп с невольным удивлением взглянул на маленького рыцаря и отпустил рукав.

– А! Все едино! – сказал он. – Ответишь в Варшаве. Уж я тебя отыщу!

– А я и не стану прятаться, только в Варшаве-то как же драться? Просвети меня, сделай милость! Я простой солдат, в жизни еще не бывал в столице, но о маршальских судах наслышан: говорят, кто посмеет у короля или interrex’a под боком обнажить саблю, того живота лишают.

– Эх ты, простофиля, сразу видно, не бывал в Варшаве, коли маршальских судов боишься. Тебе и невдомек, что на время бескоролевья назначается суд конфедератов, а с ним иметь дело куда проще. И уж за уши твои с меня головы не снимут, будь покоен.

– Благодарю за науку и позволю себе еще не раз за советом к вашей милости обратиться, ибо, вижу, передо мною ученый муж, премного в житейских делах искушенный, я же всего лишь начальную школу окончил и едва могу согласовать adjectivum cum substantivo [155] , а если б, не приведи Господь, вздумал тебя, сударь, глупцом назвать, то одно лишь знаю: «stultus» [156] бы сказал, а не «stulta» или «stultum». [157]

И Володыёвский снова стал чеканом забавляться, а Харламп прямо-таки остолбенел от изумления; потом кровь бросилась ему в лицо, и он выхватил из ножен саблю, но в ту же секунду и маленький рыцарь, поймав чекан за рукоятку, сверкнул своею. Несколько времени они смотрели друг на друга, как два вепря-одинца, раздувая ноздри, сверкая очами, но Харламп взял себя в руки первый, смекнув, что ему с самим воеводой придется иметь дело, напади он на офицера, следующего с княжеским приказом, и первым спрятал обратно саблю, сказавши только:

– Ничего, я тебя найду, сукин сын!

– Найдешь, найдешь, литва-ботва! – ответил маленький рыцарь.

И они разъехались: один вперед, другой назад, навстречу хоругви, которая за это время успела подойти совсем близко: в облаке пыли уже слышался топот копыт по плотно убитой дороге. Володыёвский быстро выровнял ряды конников и пехотинцев и поехал впереди. Вскоре его трусцой нагнал Заглоба.

– Чего от тебя это чудище морское хотело? – спросил он.

– Пан Харламп? А ничего. На поединок вызвал.

– Ну и ну! – воскликнул Заглоба. – Да он своим носищем тебя насквозь пропорет. Гляди, пан Михал, не отхвати, как будете драться, величайший нос Речи Посполитой, а то особый курган насыпать придется. Везет же виленскому воеводе! Другим нужно разъезды высылать во вражеский тыл, а ему рыцарь сей неприятеля за три версты учует. А за что хоть он тебя вызвал?

– За то, что я рядом с экипажем панны Анны Борзобогатой ехал.

– Ба! Надо было б его направить к пану Лонгину в Замостье. Вот бы кто ему показал, где раки зимуют. Не повезло бедолаге, знать, счастье его покороче носа.