— Есть случаи, в которых только врачу принадлежит право решающего голоса! — сказал Матов до того резко, что даже Август Карлович посмотрел на него во все глаза. — Я, со своей стороны, повторяю, что малейшая проволочка здесь может стоить ей очень дорого. Любезный товарищ! Вы, конечно, сочтете долгом помочь мне? — обратился он почти повелительно к Зауэру.

— Да! Это должно… — ответил тот несколько сквозь зубы.

Они все трое осторожно подняли Евгению Александровну на руки и, пройдя по указанию Терентьева несколько шагов вдоль берега, благополучно поднялись на него по отлогой тропинке. У самого моста, где эта печальная процессия на минуту остановилась, Петр Лаврентьевич взял за повод своего иноходца и кое-как привязал его левой рукой к перилам, так как вести за собой лошадь Матов настойчиво отговаривал управляющего.

— Ведь это просто сумасшествие, доктор! — тихо объяснял последний Льву Николаевичу, тревожно поглядывая всю дорогу на лицо своей невеселой ноши. — Приказать запрячь себе молоденького жеребенка, которого, помилуйте, только третьего дня еще во второй раз объезжали… А ей это нравится, чтоб лошадь шалила да брыкалась; на смирной, поверьте, она и трех шагов не проедет. Хорошо еще, что бревно-то попалось гнилое, а то ведь бог знает что могло случиться…

Терентьев, как и все вообще люди в первую минуту неожиданного несчастия, стал заметно сообщительнее теперь.

— Нельзя пока предсказать, чем и это кончится… — глухо и как-то неестественно-бесстрастно проговорил Матов.

— Да ведь, полагаю, большой опасности нет же?.. — сильно оробел управляющий.

— Трудно сказать… — прежним, далеко не утешительным тоном повторил Лев Николаевич.

Они замолчали и, будто по уговору, прибавили шагу. Но вот и дом Белозеровой. Петр Лаврентьевич, шедший впереди, осторожно толкнул ногой калитку, и она почти без шума отворилась. С неизъяснимым волнением переступил Матов порог этого заветного убежища и был заметно удивлен, если не очарован, той обстановкой, среди которой очутился теперь. В самом деле, угрюмый частокол не обещал ничего подобного: перед глазами доктора сразу запестрели здесь и там желтые дорожки, кустарники, деревья, пышные клумбы цветов, и его так и обдало ароматом их. Нижний этаж дома буквально весь прятался в зелени, и трудно было бы сказать, откуда к нему подъезжают, если б направо сейчас же от ворот не тянулась широкая аллея в глубь остальной, глухо заросшей части сада. Все здесь носило на себе какой-то особый поэтический отпечаток, даже господские службы, мелькавшие кой-где из-за дерев, скорее походили, по крайней мере, издали, на прихотливые миниатюрные дачи, чем на обыкновенные помещичьи постройки. Но опытный глаз садовника напрасно искал бы симметрии в этом царстве зелени: тут не было ничего подстриженного, не было ни к чему приложено раз навсегда принятой мерки; напротив, весь сад представлял из себя какой-то милый беспорядок, напоминая изящный письменный стол, по которому в отсутствие настоящего хозяина, не стесняясь, прошлась шаловливая рука близкой ему женщины.

Таково, по крайней мере, было первое впечатление, произведенное на Матова общей картиной местности, пока его спутники безучастно шагали вперед.

— Она, кажется, простонала… или это мне послышалось? — вдруг обернулся к нему Терентьев.

Лев Николаевич отрицательно покачал головой и почувствовал, как мгновенно исчезла для него вся прелесть окружающей обстановки от слов управляющего.

«Да, — подумал он, тяжело вздохнув, — это все мертво без нее…»

Между тем навстречу печальной процессии опрометью выбежала из дому молоденькая девушка в утреннем беспорядке костюма.

— Господи! Что это… что это сделалось с Евгенией Александровной!!! — громко вскрикнула она, всплеснув руками.

— Не пугайтесь и не шумите, Катерина, — сказал Петр Лаврентьевич, — она ушиблась, и ей нужен покой. Приготовьте, пожалуйста, скорее постель… внизу.

— Нельзя ли положить больную где-нибудь здесь, на открытом воздухе, пока я съезжу домой за пособием? — вмешался Матов. — Это немного освежит ее до тех пор.

Катерина остановилась в недоумении, не зная, кого слушать.

— Да вот тут, на диване, ей будет очень удобно; не мешало бы только кожаную подушку под голову… — предложил Лев Николаевич, вступая вместе с другими на широкую террасу нижнего этажа, которая в виде крыльца спускалась к земле несколькими ступеньками и через готическую стеклянную дверь вела во внутренние покои. — Так на диван, господа! — порешил он безапелляционно.

Катерина тотчас же принесла требуемую подушку, и Белозерову осторожно уложили на диван.

— Теперь я возьму с моста ваш шарабан, заеду домой и мигом вернусь, — обратился Лев Николаевич к управляющему.

Терентьев и Зауэр как-то странно переглянулись.

— Зачем же вам беспокоиться, — заметил Петр Лаврентьевич. — Здесь уже есть врач…

— Дело не в беспокойстве, — резко сказал Матов. — В серьезном случае не мешает иметь и двух.

— О, я хорошо знаю натуру фрейлейн! — досадливо воскликнул Зауэр.

— Но, может быть, вы недостаточно оценили предстоящую ей опасность? — еще раз возразил ему Лев Николаевич. — Хотя и невозможно пока еще определить, в какой степени, но у нее, очевидно, сотрясение мозга. Я психиатр и потому, в качестве специалиста, думаю, что имею право и даже обязан предложить здесь свои услуги. Если вы думаете иначе и беретесь привести больную немедленно в чувство, что необходимо для ее спасения, я готов уступить вам. Беретесь? Дайте честное слово врача?

Матов с такой энергией предложил этот вопрос Зауэру, что тот невольно попятился и промолчал.

«Какой горячий темперамент у этот черноглазый медик!» — подумал он только, должно быть, в свое назидание.

Лев Николаевич вопросительно взглянул на Терентьева.

— Да… ради бога… да поскорее! — отозвался последний.

— А вы все-таки примите свои меры, — уже на ходу посоветовал Матов Зауэру, нарочно обернувшись к нему.

Но меры, принятые Августом Карловичем, не привели ни к чему. Вернувшись каким-то чудом минут через тринадцать (недаром иноходец стоял у ворот весь в пене), Лев Николаевич застал больную в прежнем положении. Он привез с собой в шкатулке целую походную аптечку и, на случай, электромагнитный прибор. Вся прислуга Белозеровой — большей частью молоденькие девушки, мужчин было не видно — собрались теперь в почтительном отдалении около своей хозяйки и выражали на лицах непритворную горесть, многие даже тихонько плакали, очевидно, боясь зарыдать громко. Матов, прежде всего, нашел нужным удалить их всех и потом уже приступил к больной.