— А кто он? Откуда он звонил?

— Не знаю.

— По фамилии она его не называла?

— Нет.

Только скудность сведений, полученных в поликлинике, заставляла Сурина расспрашивать о каком-то шофере. Никаких подозрений этот телефонный разговор вызвать не мог.

Вспомнить о шофере Глебу пришлось в тот же день. Вернувшись в Управление, он застал там Соколова и Филиппова. Они беседовали с плотным, смуглолицым моряком торгового флота. Это был боцман Скоробогатко. На диване лежал раскрытый и, видимо, только что осмотренный чемодан.

Соколов держал листок бумаги, на котором четким мужским почерком было написано несколько строк.

— Эту записку вам передал сын Бондаревой?

— Так точно.

— Почему же вы не вручили ее Екатерине Петровне?

Боцман не отвечал.

— Или вы вручили ей письмо, а потом забрали обратно?.. Чтобы не оставлять следов?

— Каких следов?

— А как же записка снова оказалась у вас?

— Замотался я. Давно в городе не был, всяких дел накопилось много. А к ней зайдешь, скоро не выберешься. В прошлом году дрова ей привозил, замучился. Думал зайти перед уходом в рейс. Сегодня зайду и отдам.

— А по телефону вы ей на службу звонили? — спросил Сурин.

— Нет, я и телефона ее не знаю.

— А откуда вы дрова в прошлом году привозили?

— Из порта, как всегда.

— А шофера помните?

— Помню, шофер портовый.

— Как его фамилия?

— По фамилии не знаю, а зовут Сергеем. Его в гараже все знают.

Соколов перелистывал страницы толстой тетради в клеенчатой обложке.

— Это ваш дневник?

— Мой.

— Вот тут у вас день за днем записаны. Двадцать пятого вы в театре были, двадцать шестого — в Русском музее, а двадцать седьмого пропущено. И двадцать восьмого всего одна строчка: «Пора отдавать концы. Сегодня оформляюсь». Что вы делали двадцать седьмого апреля?

— Целый день в пароходстве прокрутился.

— А вечером?

— Встретил приятеля. Посидели в ресторане, выпили. Потом поехали в один дом, в картишки перебросились.

— Какой это дом?

— Номера не знаю, первый раз там был. Где-то за Нарвскими воротами.

— А кто этот ваш приятель?

— Солодов, судовой механик, вчера в море ушел.

— И долго вы в картишки перебрасывались?

— В третьем часу разошлись.

— Много вас там игроков было?

— Четверо.

— А кто хозяин квартиры?

— Мастер с судоремонтного. Фамилии не знаю. Зовут Матвеем Степановичем, а фамилию запамятовал.

— Так вот, Владимир Никифорович, нужно найти тот дом, где вы провели вечер двадцать седьмого апреля. И людей, которые вас там видели, нужно найти. Сейчас поедете с товарищем Филипповым и найдете…

— На кой мне чорт туда ехать? — рассердился боцман. — С корабля сняли, от дела отрываете, а мне ведь завтра в рейс уходить, работы по горло.

— Ничего не попишешь. Найдите дом, квартиру, где живет этот Матвей Степанович и поедете на корабль.

— Да я не помню, в каком доме был. Там все дома одинаковые.

— Придется поискать. Не найдете, плохо будет, — в рейс завтра не уйдете.

Боцман только фыркнул от негодования и встал со стула.

— А чемодан?

— Пока оставьте здесь.

Филиппов и Скоробогатко вышли из кабинета.

Шофер грузовой машины, привозивший Бондаревой дрова прошлым летом и за несколько дней до происшествия звонивший ей по телефону, по мнению Сурина, не представлял для следствия никакого интереса. Только последовательный и методичный Соколов, одинаково серьезно относившийся ко всем возникавшим версиям, мог так упрямо твердить:

— Нужно найти и побеседовать.

Сурина гораздо больше интересовала Галина Гурова. Протокол ее допроса не мог отразить тех искренних интонации и секунд драматического безмолвия, которые внушили Соколову полное доверие к невестке Бондаревой. В протоколе остались только факты, и они заставили Глеба насторожиться.

Все более раздражаемый иронической улыбкой Соколова, он говорил, подражая полковнику Зубову — ставил вопросы и сам на них отвечал.

— В том, что она старуху не любила, Гурова призналась? Призналась. А раз сама говорит, что не любила, значит ненавидела. Да оно и понятно! Хотела старуха развести ее с сыном? Хотела. Человека, который хочет отнять любимого мужа, можно и возненавидеть. Дальше. Несколько месяцев она к свекрови и глаз не казала, а тут за пять дней до убийства пришла. День рождения? Допустим. Но почему именно в этот день она пошла на примирение? Случайность? Не верю. Примирилась она для того, чтобы сделать естественным другой визит, который она наметила на следующую неделю. Откуда она узнала, что в вазе лежат облигации? Сам ведь говоришь, что правды она не сказала. Смутилась. Ко всем вопросам подготовилась, а этот не учла.