Шрифт:
— Дрова ей не возили?
— Нет, не знаю такой.
— Можете вы назвать кого-нибудь, кто видел, как у вас пошла кровь из носа?
— Никто не видел.
— А как вы скаты меняли, тоже никто не видал?
— Нет.
— Плохо, Сергей Дмитрич! Лучше уж сразу правду говорить. Все равно мы ее узнаем.
Челноков смотрел в сторону, мял в руках кепку и молчал.
Полковник написал несколько строк на листке бумаги и передал Соколову:
«Поезжайте к институту, встретьте Гурову и пригласите сюда. Ко мне проведите так, чтобы она не встретилась с Челноковым».
Соколов вышел.
— С боцманом Скоробогатко вы давно знакомы? — возобновил допрос Зубов.
— Это который Скоробогатко?
— Ну что вы прикидываетесь? Тот самый Скоробогатко, с которым вы дрова на Мойку возили.
— А-а, помню. С прошлого года не видел.
— А может вспомните. В четверг с ним не встречались?
Челноков удивленно захлопал рыжими ресницами, будто совсем перестал понимать смысл допроса.
— С прошлого года в глаза не видел, — упрямо повторил он.
Зубов черкнул еще одну записку и передал Сурину:
«Отведите его в какую-нибудь комнату и побудьте с ним».
Полковник остался один. Он вернулся к мыслям, которые занимали его до появления ботинка с подковами. На чем он остановился тогда?.. Если Гурова и боцман отпадают, то странным и необъяснимым становится участие шофера в чаепитии у Бондаревой. Как он мог попасть туда в качестве гостя, да еще в ночное время? С кем он пришел? Какие еще могли быть у него общие знакомые с убитой?
Сурин прав: другой троицы, в состав которой входил бы Челноков, быть не может. И почему собственно исключается участие невестки и боцмана? Психология? Но предвзятые рассуждения о психологии также уязвимы, как и любая умозрительная схема. Еще у Достоевского сказано, что психология — палка о двух концах… Кому, как не ему, Зубову, знать, что в психике людей, даже выросших в условиях социализма, бывают самые чудовищные отклонения от нормы. Разве не приходилось ему видеть в этом же кабинете людей с извращенными инстинктами, людей отравленных гнуснейшими пережитками прошлого?.. Редко? Да, не часто, но бывали…
Вернулся Соколов.
— Разрешите ввести?
— Давай.
Зубов вернулся к столу и разгладил ладонью прищуренное веко.
Галина Яковлевна Гурова была именно такой, какой представлял ее себе полковник по рассказу Соколова. Держалась прямо, лицо — замкнутое. В больших глазах еще незабытая боль.
— Мы хотели уточнить у вас, Галина Яковлевна, некоторые обстоятельства, связанные с пропавшей фарфоровой вазой.
Зубов помедлил. Гурова покраснела, но, не отводя глаз, ждала вопроса.
— Вы говорили, что видели в ней облигации трехпроцентного займа.
— Да.
— Как я себе представляю, ваза стояла в глубине буфета. Что же вас заставило заглянуть в нее?
— Я помогала накрывать стол к чаю. Хотела взять эту вазочку, чтобы положить в нее печенье, но увидела в ней облигации и поставила обратно.
— Вы ее взяли и поставили обратно?
— Да.
— Кто-нибудь еще был в тот вечер у Екатерины Петровны?
— Никого не было, кроме меня.
— Скажите, откуда вам обычно привозили дрова?
Галина Яковлевна искренно удивилась.
— А зачем мне дрова? У нас ведь центральное отопление.
Зубов посмотрел на Соколова, но тот успел нагнуться и подтягивал голенище сапог.
Затянувшуюся паузу прервал телефонный звонок. Зубов взял трубку. Молодой голос звучал по-военному четко.
— Товарищ полковник, докладывает старший лейтенант Жуков из Оруда. У вас находится шофер Челноков Сергей Дмитриевич. Мы его тоже разыскиваем.
— А вам он зачем?
— У него, товарищ полковник, произошла авария…
— Какая? Где?
— В ночь на двадцать восьмое апреля, на Пискаревском проспекте.
— Точнее! Часы?
— От двадцати одного до двадцати трех часов. Авария незначительная, была разбита фара и помято крыло. Но в кабине мы обнаружили кровь, и нам нужно узнать обстоятельства.
Зубов мрачно молчал.
— Вы меня слышите, товарищ полковник?
— Слышу, не кричите. Завтра он к вам придет.