Кастальского провожали шумно, убежденные, что все следы заметены и никаких улик против них не найти. Когда узнали от матери Кастальского, что Владиком интересуется милиция, пошли на авантюру с телефонным звонком и подбросили чулки на квартиру вахтера. На другой же день Марго уехала в Ригу.

Жоржа увели в камеру и его место у стола заняла костлявая девица с крысиной мордой. Перед Соколовым уже лежала справка: Герта Гонтарь… две судимости за кражи; жила без прописки в разных городах; связана с уголовным элементом…

Она сидела, закинув ногу за ногу, и аккуратно подносила папиросу к пепельнице. Молчанье Соколова ее не смущало.

— Известно вам, почему вас арестовали?

— Понятия не имею.

— Расскажите, зачем вы двадцать восьмого апреля уезжали в Москву и какие вещи находились в вашем чемодане и портфеле.

— Я никуда не уезжала и никаких вещей у меня нет.

— Вот копии квитанций из камеры хранения багажа. Познакомьтесь.

— Да, вспомнила. Я ездила в Москву к знакомым и отвозила им вещи.

— Фамилии знакомых?

— Не помню.

— А Георгия Скулякова — парикмахера Жоржа тоже не помните?

— Первый раз слышу.

— И Владислава Кастальского не помните.

— Никогда не слыхала.

— Может быть вы объясните, как попали к ним ваши фотографии с вашими надписями.

— Мало ли кому я даю свои фото, всех не упомнишь.

— С кем вы бывали в ресторанах в последнее время?

— Кто приглашал, с тем и бывала. А фамилии меня не интересуют.

— Решили запираться?

— А мне сознаваться не в чем.

— Значит все правильно!

— Что правильно?

— Правильны показания ваших сообщников. Убивали вы. Они только помогали.

Гонтарь оскалила зубы и ухватилась за край стола.

— Врете! Никто ничего обо мне сказать не мог. Не поймаете.

В комнату вошел Филиппов и подал Соколову какой-то пакетик, завернутый в бумагу.

Герта не отводила глаз от своего вчерашнего партнера по танцам.

Соколов развернул пакет и поверх фотографий, протоколов, квитанций положил старый, успевший покрыться красноватой чешуей ржавчины, молоток.

Гонтарь долго смотрела на него, не мигая, не шевелясь, как будто оглушенная этим орудием убийства.

Соколов повысил голос:

— Будете говорить?

Гонтарь смяла папиросу и, бросив на пол окурок, хрипло проговорила:

— Пишите.

В Ригу Филиппов приехал утром. Из привокзального пикета он позвонил по телефону, полученному от Соколова.

Знакомый женский голос с привычной игривостью ответил вопросом на вопрос:

— А кто говорит? — («Ховорит», — прозвучало в телефонной трубке.)

— Вы меня не знаете. Я привез вам привет от Жоржа.

— Когда вы его видели?

— Вчера. У него неприятности. Мне очень нужно с вами встретиться.

— Когда?

— Чем скорее, тем лучше. Я должен передать вам кое что, очень для вас важное.

— Я сейчас выйду. Встречайте меня на бульваре Райниса, под часами. А как я вас узнаю?

— Не беспокойтесь, я сам к вам подойду.

— Выхожу.

Вот она идет, блондинка с родинкой у левого уха, — таинственная Марго, которую Филиппов безуспешно искал по танцевальным залам, на улицах и в ресторанах Ленинграда.

Она издали заметила пристальный взгляд Филиппова, улыбнулась и спросила:

— Куда мы пойдем?

— Ведите меня туда, где меньше людей.

— Почему я вас не знаю?

— В Ленинград я недавно вернулся…

Они перешли площадь, свернули на пустынную, сырую аллею парка и отыскали одинокую, никем не занятую скамью.

Марго тотчас же придвинулась поближе к Филиппову и нетерпеливо подергала его за рукав.

— Рассказывайте скорее, не томите меня. Что там случилось?

— Вчера арестовали Герту.

— Что-о? Не может быть! За что?

— За старуху.

Побледневшая Марго отодвинулась и прошептала:

— Не может быть. Какой кошмар! Откуда вы знаете?