Страх показаться женственным отражается и на повседневных критериях мужской привлекательности. Даже самое понятие мужской красоты сплошь и рядом выглядит проблематичным. «Настоящий мужчина» должен быть грубоватым и лишенным стремления нравиться. Красивый, изящный мужчина часто вызывает подозрения в женственности, изнеженности, дэндизме. Многие авторы стеснялись говорить о мужской красоте, соблазнительность и изящество ассоциируются если не с прямой женственностью, то с недостатком маскулинности.

В английском языке слово beautiful (красивый), вполне уместное при характеристике женщины, применительно к мужчине звучит несколько двусмысленно, мужчину лучше назвать симпатичным (good looking). Если сказать женщине, что она красива, она будет польщена. Для мужчины такой комплимент звучит проблематично, а из уст другого мужчины может быть даже воспринят как гомосексуальное ухаживание. Много осудительных слов относительно мужской красоты имеет и русский язык — «красавчик», «смазливый», «сладкий», «шоколадный мальчик» и т. д.

Двойной стандарт — что уместно для женщины, неуместно для мужчины — распространяется и на описание мужской сексуальности.

Один из главных парадоксов маскулинности состоит в том, что мужчина тщательно скрывает то, чем он больше всего гордится и что самой природой выставлено напоказ. Что именно? Ну, конечно же, то самое.

Герой шутливого романа Альберто Моравия «Я и он» (1971), 35-летний Федерико ведет постоянный диалог с собственным членом. Хотя член, по словам Федерико, только часть его тела, он очень гордится им: «Двадцать пять сантиметров в длину, восемнадцать сантиметров в окружности и два с половиной килограмма весом», «могучий и сильный, как дуб, с выступающими венами», «„он“ встает из моего живота почти вертикально, заметно поднимая простыню» и «взрывается у меня между пальцев, как только что откупоренная бутылка шампанского». Однако «Он» (или «Федерико — царь») с этими утверждениями несогласен. Сплошь и рядом «Он» не только существует сам по себе, но даже диктует хозяину собственную волю. «Он» капризен и своеволен, он вуайер, садист, мазохист, гомосексуал и фетишист (но не эксгибиционист), не желающий знать никаких ограничений. Между Федерико и его членом идет соперничество и борьба за власть. «Мы — это не „мы“, а „я“ и „ты“. Вообще, знаешь, ты лучше не заговаривай со мной. Я тебя ненавижу», — говорит Федерико. На это «Он» отвечает, что он вовсе не кусок мяса, а свободное желание: «Когда ты, наконец, поймешь, поверхностный, легковесный человек, что я — желание, а желание не имеет пределов?».

Тема раздвоения и конфликта между мужчиной и его пенисом широко распространена в мировой литературе, начиная (в России) с гоголевского «Носа» (нос — всего лишь символ пениса).

А уж что до секса, то тут мужчина перед своим членом и вовсе бессилен. «Как я могу управлять собой, если даже мой член неуправляем?», — жалуется герой повести Дмитрия Бушуева «На кого похож Арлекин?». Молодой человек еще не усвоил, что это — самая трудная форма и прообраз всякого иного самоконтроля…

Автономия мужского члена — не просто литературная метафора, но и социобиологический факт. Как известно, мужские члены значительно длиннее и толще, чем у самцов приматов. Некоторые антропологи связывают этот факт с прямохождением, в результате которого пенис стал более заметным и видимым, сделавшись из простого орудия сексуального производства также возбуждающим знаком для самок и, самое главное, символом маскулинности для других самцов (по аналогии с оленями, у которых знаком статуса служит размер рогов).

Возможно, именно это обстоятельство является конечной причиной, побуждающей мужчин прикрывать свой половой орган. Дело не столько в самом члене, сколько в эрекции. Эрегированный член бросается в глаза и ему всегда приписывается определенное социальное, межличностное значение. Однако эрекция вызывается самыми разными причинами. Неприкрытый, голый член может не только раскрыть важный секрет, но и подать неправильный сигнал, внушить ошибочное представление о том, чего мужчина на самом деле хочет. Поэтому мы и вынуждены его прикрывать. Согласно антропологическим данным, лишь очень немногие племена обходились без такого прикрытия, хотя бы чисто символического.

Символическое значение мужского члена выходит далеко за пределы его репродуктивной функции. По выражению американской писательницы Камиллы Палья, сущность маскулинности — концентрация и проекция вовне. Мужская эрекция и эякуляция — прообразы всякой культурной проекции и концептуализации — от искусства и философии до фантазий, галлюцинаций и маний: «Мужское мочеиспускание — своего рода художественное достижение, кривая трансцендентности. Женщина просто увлажняет почву, на которой она стоит, тогда как мужская уринация — своего рода комментарий… Кобель, помечающий каждый кустик на участке, — это уличный художник, оставляющий при каждом поднятии лапы свою грубую подпись».

Конечно, это всего лишь метафора. Но недаром мальчики часто соревнуются, сначала — чья струя сильнее, а затем — чья сперма брызнет дальше.

Это описано в «Занавешенных картинках» Михаила Кузмина:

В этих состязаниях явно присутствуют типично мужские мотивы соревновательности и достижения и их естественная производная — исполнительская тревожность (самый распространенный мужской психосексуальный синдром).