Шрифт:
— Андрей, вы ведь до преступления не знали о нашей сваязи?
— Меня не было в Змеевке почти две недели.
— И про Вертоградскую Наде не говорили?.. Ответьте, или я у нее спрошу.
— А почему я должен был скрывать ваши похождения? — огрызнулся он, как мальчишка.
— Вы так интересовались жизнью соседа, что даже сестру проинформировали?
— Просто упомянул.
— Понятно.
— Что вам понятно?
— Что к 10 июня атмосфера была накалена. И кто же ей открыл дверь?
— Какое это имеет значение?
— Может, никакого. Но я не чувствую сцены убийства, не могу ее вообразить. Если он открыл, то почему не ударил сразу?
— Но не с кувалдой же он вышел открывать.
— Да, кровь была только в мастерской.
— Кровь ее группы? — уточнил Андрей как-то напряженно.
— Ее, четвертая.
— Вот фантастика!
— Поскольку, кроме вас, Вертоградскую 10-го никто не видел…
— Какого числа она послала вам письмо?
— Написано 7-го, послано 8-го.
— И принес же ее дьявол в самое пекло! Нет чтоб позвонить…
— Возможно, она звонила, и наш разговор слышала Надя.
— Когда?
— 10-го вечером.
— О чем шел разговор?
Тяжко мне было отвечать — да еще ему!
— «Я не изменял», — повторил я дважды. «Приезжай, поговорим», «Статуя торжествует!»
— И это вы сказали при Наде? То есть, в сущности, отказались от нее?
— Ладно, я подонок, согласен.
— Уверен, что вы сами раскалили атмосферу и спровоцировали убийство.
— Согласен.
— И после этого собираетесь уничтожить убийцу? Считаете это справедливым?
— Да что ж вы все от меня скрываете, врете, следите…
— Я?
— Вы все!
— На вашем месте, — сказал Андрей раздельно, — я бы радовался, что остался жив.
— Какая тут к черту радость, если на мне была ее кровь! Может, я от этого память потерял.
— Вещи в крови?
— Ни пятнышка.
— Немыслимая история, — прошептал Андрей. — Открыл дверь, заманил, раздел, осатанел…
— Однако сообразил прикрыть лицо маской, когда столкнулся с Надей.
— Прикрыть чем?
— Посмертной маской. Я ее сделал для ювелира, — я ткнул пальцем в фотографию. — С его покойной жены.
Андрей мотнул головой.
— И ваш друг тут был?
— У меня такое ощущение, что все тут были. И при всех мертвая исчезла бесследно. Бесследно, вы представляете? — я почти кричал; схватил фотографию, вдруг захотелось разорвать в клочья — еле сдержался. — Извините, Андрей, нервы никуда. Что я хотел? Да, где ваша контора находится?
— На улице Сергия Радонежского.
— Надо же! Это какое метро?
— «Площадь Ильича».
Вот и пойми этот мир без меня! Пусть и останется «без меня», я не смогу совместить Святого Сергия, пролетарского вождя и «Скорбный путь»! однако они совместились.
— Вы знаете там на площади похоронную фирму?
— Есть такая.
Андрей ушел. Я всю ночь проторчал на кухне у окна, не дождался. Может, кто и лазил: в предрассветной полудреме мне вдруг нечто мерещилось в ветвях и будто гроб летал… Я выбегал, подбегал к изгороди -0 никого, лишь дева с юношей светятся. И от чистой их, печальной наготы мне совсем невмоготу становилось. Так жутко, что хоть волком вой…
25
Назавтра в среду состоялась очная ставка — в семь вечера, в нерабочее время. А в полдень мне почтальонша «Христианский вестник» принесла: как договаривались, мол. И пока я рассчитывался, она вдруг говорит с таинственной такой улыбочкой:
— Все не спится после несчастья-то?
— А вы откуда знаете?
— Да как миом ни пройдешь, все вы на веранде курите.
Тут меня как в голову ударило!
— Вы из восьмого дома?.. Ну да, я видел, как вы туда входили.
— Из восьмого.
— Невеста Федора Платоновича?
Она усмехнулась и покраснела. Наверное, я бесцеремонно разглядывал: милая такая женщина, где-то под сорок, русоволосая, глаза серые, грустные.
— Невеста без места.
— Отчего ж?
— Да со своим пьяницей никак не развяжусь, в суд не является. Так мы уже шесть лет раздельно живем, Федор ни при чем.
— А он одинокий?
— Вдовец.
— Давно?
— Второй год пошел. Дети взрослые. Очень за вас переживает. Ничего не рассказывает, да я чувствую. Вот к вашему дому и приглядываюсь.