Событий, имен, историй так много в книге, они так тесно переплетены, что автор, рассказывая, почти захлебывается в них, боясь что-то важное забыть, он распутывает их, словно клубок. Поначалу кажется, что повествование не захватывает, а как-то даже успокаивает, умиротворяет, несколько завораживает своей вялотекучестью, созерцательностью и удивительной поэтичностью прозаического текста, который кажется настраивает на долгое размышление о чем-то высоком. Но вдруг, неожиданно, вопрос: «Правда ли, что немцы совершают ужасные жестокости?» И с этого момента писатель держит своего читателя в таком напряжении, которое не кончается, пока всё то, что Малапарте видел своими глазами, в чём сам участвовал, что пережил за годы войны, всё то, что не давало ему покоя по прошествии времени, он не выложит своему очередному по книге собеседнику. Виденные им жестокости и ужасы не могут не поражать ни персонажей книги, ни ее читателей. И это не праздный эпатажный садизм автора, это жажда правды и справедливости, его абсолютная уверенность в том, что этого нельзя не знать, что это та правда, которая должна стать предостережением для многих поколений. Описывая все в малейших деталях, Малапарте вновь пропускает эти события через свою нервную систему, снова все анализирует, что даётся ему непросто и это чувствуется в повествовании, а иногда такая непреходящая, нестерпимая его боль становится для него совершенно невыносимой в этой сложной внутренней борьбе с самим собой.

Отличительная черта мемуаров вообще — поделиться тем, что наболело, но малапартовский «Капут» — это, наверное, самые трагические мемуары когда-либо написанные об этой войне. Жанр его книги можно определить как документальную философско-психологическую прозу. Возможно, что на сегодня, публикуемая через полстолетия после описываемых событий, книга несколько и запоздала в том смысле, что для молодого современного читателя те многочисленные исторические ее персонажи, которые в 30–40х годах прошлого века были у всего мира на слуху, теперь незнакомы и трудны ему в восприятии, а их достаточно много в книге. Но в смысле вечных вопросов книга уникальна, она всегда будет иметь непроходящую ценность, даже если она несколько и перегружена ушедшими в вечность именами тех людей, которые вершили судьбы мира и Европы в середине прошлого века. Вопросы, поднимаемые здесь, возникали и будут возникать в самые трудные для человечества моменты, а наиболее серьезными для него всегда являются годы войны — такого состояния мира, особенно в XX веке, такого антигуманного способа его переустройства, которое чревато наступлением Апокалипсиса, предсказанного Библией. «Не убий!» — гласит она. Об этом книга.

«Все современное человечество пытается убить Бога… В современном обществе жизнь Бога находится всегда в опасности», это является «составным элементом современной цивилизации… Современное государство питает иллюзию, что оно в состоянии защитить Бога простыми полицейскими методами…», — говорит Малапарте устами своих персонажей. Его произведение — об ответственности сильных мира сего, призванных удерживать мир от всяких катастроф; именно ум, образованность и порядочность верхушки общества должны обеспечивать самосохранение народа, чтобы этот народ не был распят на кресте, как Иисус Христос.

Автор явно сожалеет об ушедших далеких временах истории, когда люди разных сословий были ближе к друг другу, и с появлением опасности они были взаимозависимы, они объединялись перед бедой, они скакали на своих верных конях и вместе отражали удары врагов. У них была одна родина, и поэтому «руки шведского принца так похожи на руки простого татарина» из России, но в век машин эта «родина умирает», и автор «слышит мертвый запах Европы».

Ностальгия по довоенному прошлому культурной Европы, по ее монархическому прошлому — одна из важных тем книги, возникающая на фоне ненависти автора к оккупантам, разрушившим эту мирную ее жизнь, и как противовес — его преклонение перед ее историей, памятниками, ее людьми «того времени», ее искусством, музыкой, природой. Выросшего в прекрасной Италии, с ее античными красотами, Малапарта пронзает боль за осквернение всего этого, и причиной его резких смен настроений в книге служат не только эти разрушения, но и известный «ремарковский «синдром незаживающей душевной травмы, нанесенной неестественным для человека состоянием — войной, когда он не может воспринимать нормально окружающий мир, когда видит все под искореженным ею углом зрения. Малапарта преследуют ужасные ассоциации даже там, где нет и намека на то, что ему кажется. Как человек чувствительный и неравнодушный, он не может абстрагироваться от своих воспоминаний, а отсюда — и чудовищные контрасты в его книге. Его внутренний дискомфорт постоянно вступает в борьбу с окружающим его эстетически прекрасным миром, и он с одинаковым мастерством воспроизводит все эти красоты в параллель с окружающим негативом.

Проезжая в качестве итальянского военного корреспондента по дорогам оккупированных стран — Финляндии, Румынии, России, Молдавии, а также Швеции и Италии, Малапарте желает поделиться своими впечатлениями от красок этих стран, их людей, животных, птиц, этнических особенностей, оказывающих огромное влияние на духовную ауру этих составляющих частей большого мира в тяжелое для него время. Он провозит читателя по уникальным достопримечательностям культурной Европы, с ее древними традициями, и показывает её печальное настоящее: «Ничего отныне более не существовало, кроме мрачной, черной, жестокой, горделивой и безнадежной Германии».

Малапарте не хочет видеть униженного, оккупированного немцами своего любимого Парижа, в котором он долго жил, «прустовского Парижа», «далекого Парижа госпожи Германтской». Он постоянно в книге возвращается к Марселю Прусту (1871–1922), к этому выдающемуся французскому романисту и критику, талант которого имел огромное значение и влияние на писателей всего мира, прозаику, воссоздавшему в романе «В поисках утраченного времени» ушедшее время, тонкие перемены чувств и настроений, изображающему человека как «поток сознания».

И С. Н. Толстой, познакомившись с произведениями Пруста в очень молодом возрасте и задумывая свое большое художественное полотно, тоже основанное на воспоминаниях, мечтал создать его «по размаху адекватное Прусту» («Разговоры с Чертиком». Т. II).

Прустовские Германты (фамилия вымышленная) стали нарицательным именем в изображении аристократии. С юношеских лет в воображении Пруста имя Германтов отождествлялось с миром грез, мечтаний, с идеалом прошлого — гармонического, элегантного, изысканного, — того, что складывалось в многовековой истории и Франции, и Италии, и Германии. И если у Пруста его движение «к Германтам», «по направлению к Германтам», подлинным и реальным, превращается в движение к настоящему, а отсюда — к критическому изображению «света», где «царит пустое тщеславие и властвует мертвый ритуал», то у С. Н. Толстого в повести «Осужденный жить» поставлен памятник его аристократическим предкам, тот, который они действительно заслужили.

Из Пруста Сергей Николаевич перевел лишь небольшой фрагмент, написав на первой странице отпечатанного на машинке текста: «Марсель Пруст (отрывок из романа «Пленница», входящего в эпопею «В поисках утраченного времени», не переводившегося на русский язык»). Время перевода не указано, но известно, что отпечатан он был в 60-х годах.

Его любимый писатель Марсель Пруст родился во Франции, в 1871 году, в маленьком городке, близ Шартра, в семье мелкого буржуа. Его отец Адриен Пруст (1834–1903) был выходцем из старинной провинции Иль-де Франс, где его предки обосновались еще в XVI веке, он был известным врачом в Париже. Дед по матери — Барух Вейль — выходец из Германии, под Парижем он владел фарфоровой фабрикой. Его сыновья были видными финансистами. Среди их родственников был знаменитый Адольф Кремье (1796–1880), один из главарей международного еврейского движения, активный участник Французской революции (свидетелем которой был брат прадеда С. Н. Толстого Яков Николаевич Толстой, посылавший царю донесения об этих ужасных событиях в Париже (подробнее т. V, кн. 2). Семья матери играла в жизни Марселя более заметную роль, чем семья отца. Его счастливое детство проходило в окружении обоих любящих родителей. В основном они жили в Париже, на Елисейских полях, проводя в Иллье только праздники.