В этих сценах автор становится особенно беспощадным, демонстрируя, что эти нелюди даже не отдают отчет себе в гнусности своих поступков, уверенные, что им все позволено и что они уже хозяева мира. Играя не по правилам и переходя черту, они всегда проигрывают в этой своей жестокой игре без правил, проигрывают не только людям, но и животным, которые, вопреки логике силы, оказываются их «смелыми и благородными противниками», желающими в честной борьбе отстаивать свое право на жизнь, или даже на смерть. Борьба немецкого генерала с лососем — драматическая и одновременно комическая сцена в книге. Над злобствующим генералом смеются финны, смеется природа, смеется рыба, которую он не может победить в честном поединке, и в гневе приказывает выстрелить ей в голову из пистолета, но все равно психологически проигрывает.

И миграция лососей не в ближайшую Норвегию, тоже оккупированную Гитлером, а к Архангельску, к Мурманску, то есть в Россию, как бы символизирует ее победу над Германией. Москва, вставшая на семи холмах, принявшая эстафету после Рима от Константинополя, стала «Третьим Римом», оплотом православия. Именно Москва, Россия выиграла Вторую мировую войну (как выигрывала и Первую, если бы ей не помешали коммунисты во главе с Лениным, заключившим позорный Брестский договор). Именно Россия освободила всю Европу от коричневой чумы и «Первый Рим» — тоже, хотя формально в Италию и входили союзники-американцы.

России помогали Силы Небесные. Ее другом и молитвенником тогда был избран митрополит гор Ливанских — Илия, который молился Божьей Матери три дня и три ночи, без пищи, воды и сна. Она явилась ему в огненном столпе и сказала, что для спасения России должны быть открыты все храмы, монастыри, духовные семинарии и академии, закрытые после революции, что из тюрем и с фронтов должны быть возвращены все священники. Сталин, которому всё это передали через Русскую Православную Церковь, исполнил все предписания, и чудотворная Казанская икона Божьей Матери начала свое шествие по России, и была спасена Москва (которую облетели с иконой на самолете), и немцы на подступах к ней вдруг развернулись и не вошли в город с севера, хотя дорога была практически свободна; когда, обнесенный этой иконой, измученный, но выстоял Ленинград; когда немцев разбили под Сталинградом; а при освобождении Кенигсберга Божия Мать сама появилась в небе, и у немцев стало отказывать оружие. Они падали на колени, понимая, Кто помогает русским…

Все ассоциации Малапарта в «Капуте», как и окружающих его по книге людей, всегда так или иначе касаются судьбы Спасителя, и именно под этим углом зрения он рассказывает обо всех событиях современной истории. Его позиция Божественной основы жизни, Божьей на все воли звучит и в сцене «голгофы оленей»: «Олень — это Христос лапландцев. Осенью стада оленей, побуждаемые и ведомые инстинктом, тайным призывом, преодолевают огромные расстояния, чтобы достичь этих диких голгоф… Послушные и ласковые, олени подставляют шейную вену смертельному лезвию… Они умирают без крика, с патетической безнадежной покорностью… Это было похоже на «Пасху лапландцев», напоминающей жертвоприношение Агнца…»

Немцы и даже их союзники, ассоциируются у автора с животными, он видит по мере приближения конца войны «взгляд животного, таинственный взгляд животного… униженный, безнадежный взгляд оленя». Сравнивает он немца и с волком, «пресытившимся и отдыхающим»… «От позора и кровожадности этой войны даже немецкая жестокость угасала на их лицах. Все они имели на лицах и в глазах прекрасную чудесную снисходительность диких животных. У всех было сосредоточенное и меланхолическое безумие животных. Это ужасное христианское милосердие, которым обладают животные. «Животные — это Христос», — подумал я, и мои губы дрожали, мои руки дрожали»

Свою позицию, что суть мира в его взаимосвязи со всем окружающим и в его Божественном начале и что все подчинено единым законам, Малапарте подтверждает и в своей последней главе — «Мухи», в которой он описывает свое возвращение на родину, в униженную Италию: «Ежегодно новый бич обрушивается на Рим: в один год — это нашествие крыс, в другой — пауков, в третий — тараканов, а с начала войны — это мухи… Если война продлится еще немного, мы все будем съедены мухами… это именно тот конец, которого мы заслуживаем». Автор не скрывает своей горечи и боли, видя свою страну в таком ужасном состоянии, уставший сам от войны, «с запахом человека в поту, человека раненого, человека изголодавшегося, человека мертвого запаха, отравлявшего воздух несчастной Европы»; боль его, которая особенно горько пролилась на последних страницах книги, проходила через всё повествование, когда он много раз задавал себе вопрос, находясь в Европе: «А жива ли еще Италия?» Но то, что он здесь увидел, повергло его в шок: «разбитая, нищая, голодная, обезвоженная страна, с трупами, над которыми роятся тысячи мух», предстала перед его глазами на фоне его прекрасного родного «неаполитанского синего моря».

Мистическое видение происходящего пронизывает книгу: «Может быть, это смешно, но я боюсь мух», — говорит одна из персонажей, — мухи приносят несчастье». «И крыло мухи имеет вес», — говорил когда-то старец отец Аристоклий (который в двадцатых годах благословлял Сергея Толстого и его сестру Веру на их сложную дальнейшую жизнь).

«Час мух», о которых пишет Малапарте, — это тот самый момент истины (el momento la verdad), когда «человек, со шпагой в руке, один, выходит против быка, и в этот момент обнаруживается правда о человеке, стоящем против него; в эти мгновения гордость человеческая и животная теряет цену», они равны, у них равные шансы перед Богом и природой. Побеждает сильный, мужественный, мудрый, добрый, уверенный в победе, главное — нельзя бездействовать, как тогда бездействовала Италия и не бездействовала Россия.

Образность, стоящая в книге Малапарта на грани мистичности, давала ему широкую возможность с одинаковым мастерством описывать не только свою горечь, но и свой восторг в описаниях животных, природы, женщин. Его удивительный замысел, его индивидуальный художественный прием, вызывает у читателя трансформацию его прозы в жанр поэзии, в ощущение музыки его текста, мелодии — то грустной, то веселой. Эту его манеру можно сравнить и с кистью художника, рисующего любые самые сложные картины одинаково талантливо, которые воспринимаются с тем же интересом, будь это мирные, спокойные, прекрасные картины природы, или это картины с апокалиптическим сюжетом, но они нисколько не уступают первым в своем мастерстве изображения.