Во мне шевельнулась жалость. Нельзя вот так разом оборвать все связующее нас. Даже если сильно хлопнуть дверью, не отсечешь прошлого и не окажешься в той прежней, до нашей встречи, жизни. Я держался за дверную ручку и никак не мог решиться потянуть ее на себя.

— Ну хотя бы выполни свой долг и задержи меня как преступницу, — неожиданно прозвучало умоляющим, печальным голосом.

— Мама, а почему ты преступница? — вмешалась в наш трагический диалог Инна, выбежавшая в коридор на крик.

— Не могу, не имею права, — покачал я головой и обосновал свое решение явной нелепицей: — Я в отпуске.

— И что же мне делать? — просила она совета.

— Решай сама.

— Хорошо, уже решила, — заявила она с вновь появившейся в голосе твердостью. — Я не оставлю Марию одну. Будем до конца тянуть горестную для нас лямку. И пусть нас рассудит Бог. Прощай!

— Прощай! — скорее машинально вырвалось у меня, и я толкнул самую тяжелую в моей жизни дверь.

Было желание спрятаться, затаиться, уехать, чтобы ничего не видеть, не слышать, не делать. Пусть все течет, все изменяется, идет к своему закономерному финалу без моего вмешательства. Я не хочу быть ни судьей, ни обвинителем, ни даже случайным свидетелем. Терзаться по несбывшемуся, выискивать в прошлом свои ошибки, мучиться в поисках установления истины казалось для меня непомерной ношей. Я ошеломлен, опустошен, раздавлен…

Пытался хоть как-то отвлечься от атаковавших беспрерывно невеселых мыслей, но читать не мог, безучастно глядел в телевизор, а попытка приготовить себе ужин так и осталась попыткой. Занялся поисками сно-творного. Домашняя аптечка содержала в себе лишь аспирин, таблетки от головной боли и антибиотики. Отправился по соседям. Общими усилиями были найдены в какой-то квартире спасительные таблетки. Проглотил сразу обе. Однако глубокий сон не приходил, так, забытье, когда происшедшее по-прежнему прокручивается в голове, но только обрывочно и не так остро. Утром, защищаясь от наскоков совести и долга, вновь попытался внушить себе, что мне ни до чего нет дела.

Осознание того, что меня скоро начнут разыскивать по вчерашнему происшествию, заставило сделать опережающий шаг: я позвонил на работу и предупредил, что уезжаю на три дня к родственникам в деревню. И пока там не начали задавать вопросы, положил трубку и отключил телефон. Теперь можно не опасаться, что после бесплодных телефонных звонков кому-то придет в голову мысль взломать в предположении или предчувствии худшего дверь в мою квартиру. Неясно только одно: почему я пытаюсь убежать от ждущих меня сложностей всего на три дня? Что изменится за этот срок? Женщина, покушавшаяся на меня, по-прежнему будет находиться в следственном изоляторе. Жанна по-прежнему будет метаться в поисках решения, если, конечно, сама не отважится на явку с повинной или арестованная подруга не назовет ее имени в качестве сообщницы. В любом случае мое возвращение в реальный мир наверняка обернется для меня раздвоенным состоянием, когда одновременно хочется обвинять и оправдывать, прощать и ненавидеть, а значит, опять торги с собственной совестью и поиски выхода. Не лучше ли навсегда прикинуться агнцем и покорно следовать за судьбой? Только вот надолго ли хватит деланной покорности и непричастности?..

Состояние отрешенности, в большей степени искусственное, прошло на третьи сутки. Вместо агнца я вдруг четко предстал сам перед собой в образе ничтожества, подлеца, скрывающегося от ответственности. Правда, бросаться с ходу в гущу событий не стал. Провел своеобразную разведку: позвонил не на работу, а в прокуратуру, Герке Писареву. На мое счастье, он оказался на месте. Услышав мой голос, удивленно воскликнул:

— Во, объявился пропавший!

— Почему пропавший? Я же предупреждал, — сделал я попытку оправдаться.

— Предупреждал, — по-козлиному передразнил он. — Объект покушения, основной очевидец — и вдруг исчез, на деревню к дедушке срочно выехал.

— А что бы я мог прояснить в деле? — продолжал оправдываться я. — Женщину, вознамерившуюся убить меня, не знаю, причин, толкнувших ее на такой поступок, тоже. Мотивы покушения, думаю, и без меня выяснили, если, конечно, разговорили ее.

— Не выяснили, — последовало в ответ, и я услышал вздох огорчения. — И теперь уже, возможно, не выясним никогда.

— Почему? — вырвалось у меня, и я застыл в предчувствии какой-то новости, причем трагической.

— Она покончила жизнь самоубийством в следственном изоляторе.

— Как покончила?

— Весьма оригинально. Симулировала потерю сознания. Вызвали врача. Ну, тот разложил свой чемоданчик, стал уколы делать. А в его медицинском наборе скальпель имелся, не знаю уж, для каких целей. Короче, пока он систему внутривенного вливания приспосабливал, она этот скальпель схватила и со всего размаху себе в сонную артерию, да еще повернуть его там успела.

— Сумасшедшая, и вправду сумасшедшая, — ошеломленный новостью, тихо проговорил я.

— А сам-то ты чего-нибудь кумекаешь по поводу случившегося?

— Что ты имеешь в виду?

— Да попытку покушения на тебя.

— Озадачен. Теряюсь в догадках, — проявлял я осторожность.

— Ты на самом деле не знаешь, кто она?

— Откуда!

— Супруга одного из убитых экспедиторов. Не забыл такой случай? Да ты же сам ее допрашивал.

— Не может быть! — пришлось мне выразить удивление.