Лицо Николаева посуровело и стало значительным.

Я молчал.

— Ничего он не осознал, — сказал министерский человек. — Это было у них заранее обдуманной провокацией.

— Я не понимаю, — сказал я.

— Не понимаете? Мы вам объясним.

— Все он понимает! — вставил министерский.

— Нет, почему, мы объясним, — сказал Николаев. — Мы по существу организация, я бы назвал ее, воспитательная. Вы, Орлов, подготовили это собрание. Вы произнесли клеветническую, антипартийную речь, возбудившую людей.

— На что я их возбудил?

— Молчать! Вы усугубили вашу клевету на партию и советский народ в своем якобы разъяснении в ЦК. Не для того требовали от вас разъяснений.

— Я же должен был объяснить ЦК, почему считаю себя правым.

— Кто вы такой учить Центральный комитет?! Вы обязаны были объяснить: а — как вы пришли? бэ — что вас завело? и вэ — кто вас привел к вашим антипартийным акциям?!

Иванов и Петров с просветленными лицами восхищенно слушали Николаева.

— Вы должны были разъяснить нам, что вы осознали свои ошибки, а также как вы пришли к такому осознанию. В противном случае это уже не ошибки, Юрий Федорович. Это хуже. Вам не ясно?

— Все ему ясно, — сказал министерский человек.

— Я же не вам писал, — заметил я.

— Он и сейчас! Он и сейчас упорствует! — воскликнул Иванов.

Я замолчал. Замолчали и они. Докурили. Посмотрели на часы и друг на друга.

— Ну, вот что, Орлов. Мы вас пока предупреждаем. Пока. Партия учит нас гуманизму.

— Гуманизьма он не поймет, — сказал министерский человек. — Он не знает, что такое гуманизьм.

— Вы молодой человек, Орлов. У вас все впереди. Но если не осознаете, пеняйте на себя. Другой раз и разговор будет другой. И в другом месте.

Итак — не на Лубянку! Не забирают!

— А как же с работой? — спросил я весело. — У меня дети.

— О детях вспомнил! — воскликнул министерский.

— Безработных у нас нет. В советском обществе каждый обязан трудиться. Но научную работу мы рассматриваем как руководящую, а вы показали, что таковую исполнять не можете. Вы должны были давать моральный пример нижестоящим сотрудникам, а вас самого еще надо воспитывать. Вы не доросли, Орлов, до научной работы. Это не порок, конечно, всякий труд славен, мы поможем вам устроиться на завод. Вас воспитает наш рабочий класс.

— Да я же сам рабочий класс, — сказал я.

— Ты! — вскочил Иванов.

— Спокойно, — сказал Николаев. — Спокойно. Не ты, а вы. С оступившимися нужно проявлять терпение.

Только выйдя на улицу, я сообразил, что как бы им ни хотелось, они ничего страшного не могли со мной сделать. Бояться их было глупо. Потому что, как сказал Хрущев Алиханову, а Алиханов сказал нам, Политбюро решило не арестовывать нас. Выше Политбюро не попрыгаешь. Но с научной работой дело было швах. Я через это тоже не перепрыгну.

От Главатома до смрадного материного подземелья было два шага. В комнате горела электрическая лампочка, но после апрельского солнца на улице здесь было как в густом тумане.

Мать лежала ничком на кушетке.

— Что? — спросил я.

— Больно, — простонала она.

Я побежал в поликлинику на Ордынку.

Прибежала молоденькая сестричка и вместе со мной стала готовить шприцы. Уколы делали бесплатно.

— Вначале мне, — сказала она, высоко-высоко заголила юбку, воткнула в ляжку иглу и выдавила морфий.

— Хорошие глаза, — промолвила, опустив юбку, задумчиво разглядывая мое лицо.

Мать улыбнулась, но ей было не до смеха. Она перенесла уже два инфаркта, ходила с трудом, боли замучили ее.

— Врачи говорят, все разрушено, — пожаловалась она. — Только по женской части все хорошо, как будто я совсем молодая.

Я слушал ее с тоской. Самое ужасное, она не хотела переезжать в нашу ИТЭФовскую квартиру. Первый раз в жизни появилось человеческое жилье — и она отказывалась!

— Куда я там помещусь? — сказала она, когда я снова затеял этот разговор после ухода сестры. — Вас пятеро с детьми, я шестая. Третий этаж. Тут я хоть во двор выйду, посижу. Тихо… Устала я от людей…

— Там воздух, чистота. Смотреть за тобой будем.

— Там! Отберут у тебя квартиру-то. Куда денетесь? Да еще неизвестно, что с тобой самим будет. А тут запасная площадь. Со мной поживете.

Эта мысль поразила меня. Действительно, у них в руках не только моя работа, но и жилье. Квартира институтская. Если уволят Галю, а она пока еще работает в институте, квартиру обязательно отберут. Охотников много, семьи часто ждут квартиру всю жизнь — и бесполезно… Но как мама узнала, что меня уволили? Очевидно, ей показали «Правду» с моей фамилией, а там, что ж, она нашу жизнь знает, вычислила.