Шрифт:
— От имени великого государя благодарю доблестного рыцаря, — ответил он.
Среди пылающих развалин вступил гетман в Коломну. Страшные картины разрушения и неистового грабежа встретили его. Рядом с ним ехали Пашков и Ляпунов. Болотников тотчас же нарядил людей гасить пожары и отправил дозоры, под страхом смертной казни приказав останавливать грабежи. Обращенная в развалины Коломна лежала у ног победоносного гетмана. Москва недалеко!
На самом краю города, в уцелевшем каменном доме боярина Стрешнева остановился гетман и его свита. Здесь великий гетман принимал гонцов и обдумывал план дальнейшего наступления. Здесь же он узнал, что на него с двух сторон двигаются царские войска под началом Мстиславского и Скопина.
Разбив свои войска на два отряда, гетман один из них под началом Пашкова и Заруцкого направил к речке Пахре на Скопина, а сам с главными силами устремился на пятидесятитысячное войско князя Мстиславского.
Последние дни Ваня ходил как во сне.
Угрюмый и мрачный, выехал он с князем в поход, без веры в то дело, на которое шел, с сомнением в душе и тоскою в сердце.
— Что, Ваня, с тобою? — спросил его как-то Скопин.
— Недужится, — тихо ответил Ваня.
— Так останься в Москве…
Ваня весь вспыхнул.
— Ништо! Где помрешь, там и ладно, — угрюмо произнес Ваня.
— Погоди, Ванюша, дело великое будет у нас, всю хворь с тебя снимет, — радостно проговорил Михаил Васильевич.
Он ехал светлый и радостный на своем белом коне, сверкая коваными серебряными латами. За ним шел пятитысячный отряд, преданный и верный, при отряде были две пушки.
Расставаясь с князем Мстиславским, Скопин Христом-Богом молил его не принимать сражения до вестей от него и лучше отступать хоть до самой Москвы. Старый воин после долгих переговоров согласился с юным князем.
Истома и Заруцкий, уверенные в своей непобедимости, двигались навстречу Скопину с войском около шестнадцати тысяч конных и пеших. Лихо заломив шапку, с веселой улыбкой на красивом смелом лице ехал Иван Мартыныч впереди своих запорожцев. Истома был бледен и сосредоточен. Чем ближе присматривался он к окружающему, тем тяжелее становилось у него на сердце. «Холопов хочет поставить над нами царский гетман, — думал он. — Почто кровь служилых проливает? Не таков был царь Димитрий! И простых жалел и род уважал. Не то что-то ныне пошло». Он восстал на царя Василия, чтобы избавить Русь от боярского произвола, а не для того, чтобы потопить в крови боярство, а на его место поставить холопов. «И что за полчища теперь у царского гетмана! Тати, разбойники, беглые холопы… Ужели им отдать Русь? Ну, да еще посмотрим, как придем на Москву. Пожалуй что и без гетмана обойдемся».
— Ой, братцы родные! — крикнул Заруцкий. — А ну-ка подтяните, бисовы внуки!
И, высоко взмахнув шапкой, атаман громко затянул:
Ой, в поли могила, широка долина! Сизый орел пролетае, Славне вийско, славне запоризьке У поход выступав. Ой, в поли могила, широка долина! Сизый орел пролетае, —подхватили тысячи могучих голосов.
Славне вийско, славне запоризьке, А як мак процветае… —пел атаман, и его голос звучал призывным кличем.
Та в поли могила, широка долина, Сизый орел пролетае… —уныло и протяжно отвечали ему товарищи…
Тучи заволакивали небо. Накрапывал осенний дождичек. Уныло и печально чернели по сторонам обнаженные поля. Кое-где виднелись почти обезлиственные рощицы…
— Довольно, атаман, — не вынес Пашков. — Чтой-то душу надрывает твоя песня. Не к добру она… — И, охваченный тяжелым предчувствием, Пашков низко опустил голову…
Резкий крик ворон вывел его из задумчивости. Он поднял голову и сперва не мог понять, что представилось его глазам… Он увидел обгорелые пни, почернелые, почти обращенные в развалины убогие крестьянские лачуги и небольшую редкую рощицу; какие-то черные предметы качались на березах… Березы гнулись и словно жалобно стонали под своей страшной ношей. С отвратительным криком носились над ней стаи ворон и галок. Истома смотрел широко раскрытыми глазами на эти деревья, и в его сердце проникал холод при мысли, что во всю ширину и длину от Путивля до Москвы и от Симбирска до Смоленска родная Русь стонет под пеплом пожаров и содрогается, упитанная родной кровью…
— Боярина Измайлова вотчина, — равнодушно промолвил Заруцкий. — Наши тут погуляли.
Истома молча отвернулся и огрел плетью коня.
— Постой, боярин! — крикнул Заруцкий… И с гиком и криками понеслись всадники по пустынной дороге.
Часть третья
I
Величаво возвышался Кремль, озаренный луною ясной морозной ночи. Золотые главы его церквей странно и фантастически рисовались в серебристо-голубом воздухе. Вся Москва расстилалась широко и далеко, подымаясь на холмы и сбегая с них белыми церквами, золотыми главами и темными садами.