— Извольте, отецъ дьяконъ!

— За ваше здоровье, Анна Максимовна! говоритъ одинъ изъ шеренги кавалеровъ, помщающихся передъ двицами, и выпиваетъ рюмку мадеры.

— Эка важность, смотрите, выпилъ и облизывается! Я такъ, Анна Максимовна, за ваше здоровье лучше жаркого съ сахаромъ съмъ — перебиваетъ другой и дйствительно сыплетъ въ тарелку сахаръ.

— Я такъ за здоровье двицъ сълъ бы съ дегтемъ, ежели бы онъ здсь былъ, снова говоритъ первый кавалеръ.

— А я такъ-бы рюмку скипидару выпилъ.

— Выпейте! мы сейчасъ скажемъ офиціанту, чтобъ онъ принесъ вамъ, жеманно отвчаютъ двицы.

— Ахъ, мальчикъ, мальчикъ! смотри, на тебя тятенька глядитъ, уши выдеретъ! — И кавалеръ, желавшій състь за здоровье двицъ жаркого съ дегтемъ, сбиваетъ прическу изъявившему желаніе выпить скипидару.

— Ну, не балуйся! оставь! говоритъ кавалеръ, вытаскивая изъ кармана гребенку и причесываясь. — Я, Надежда Степановна, васъ сегодня видлъ-съ, вы мимо нашей лавки изволили проходить!

— Полно врать, пойдутъ-ли они по вашему ряду! Вдь онъ въ проходномъ ряду пылью торгуетъ. Эту лавку ему тятенька на отчетъ далъ, больше ему не довряетъ; на полк только и товару, что пыль, аршинъ, ножницы да котъ голодный.

Вс эти разговоры велись собственно для того, чтобъ занять двицъ; по мннію апраксинскихъ моншеровъ, въ этихъ-то выходкахъ и заключается свтскость молодаго человка. Все это называется «смшить двицъ».

Шеренга двицъ кажется ршилась ничего не сть: он не прикасаются ни къ одному блюду, а то и дло пьютъ медъ, который разливаютъ имъ въ стаканы услужливые кавалеры.

— Маша, ты видишь, какіе миленькіе офицерики сидятъ…. Просто душки!… шепчетъ одна изъ двицъ на ухо своей подруг.

— Херувимы!… Ты оставь для нихъ дв кадрили; я оставлю.

— У меня одна только и есть свободная. Первую я общала Хвостикову, и ежели меня попроситъ офицеръ, я откажу Хвостикову, — отвчаетъ двица и сжавъ губы сердечкомъ, смотритъ на офицеровъ.

А вотъ и аристократъ Апраксина Носковъ, молодой человкъ лтъ двадцати-двухъ, съ претензіею на джентльменство. Онъ считается первымъ франтомъ и ловеласомъ; вс мужья, обладающіе хорошенькими женами, видятъ въ немъ чуть-ли не врага. Вотъ и теперь онъ присоединился къ какой-то дамочк и напваетъ ей любезности. Дамочка ни жива, ни мертва: она видитъ за другимъ концомъ стола своего мужа, устремившаго на нее такой взглядъ, который можетъ поспорить со взглядомъ какого угодно ревниваго испанца. Отецъ Носкова славный человкъ, разъ пять длалъ съ кредиторами сдлку, теперь купилъ домъ, расширилъ торговлю и отдыхаетъ на лаврахъ въ объятіяхъ какой-то Фрины чухонскаго происхожденія, которая и живетъ на его иждивеніи.

Выпили уже нсколько тостовъ; офиціантъ усплъ провраться, прокричалъ здоровье дядюшки Степаниды Ивановны и тетушки Ивана Андреевича. Съ каждымъ тостомъ въ тарелки били все сильне и сильне и уже кричали ура; а одинъ гость вошелъ въ такое восторженное состояніе, что схватилъ дв тарелки и бросилъ ихъ на полъ. Вдругъ кто-то ругнулъ Бирюкова-отца и шатаясь вышелъ изъ-за стола. Шафера бросились за нимъ; оказалось, что это какой-то родственникъ новобрачнаго, обидвшійся, что не пили за его здоровье.

Обдъ приближался къ концу. Молодое поколніе начало кидаться хлбными шариками: такъ и бомбардируютъ другъ друга. Одинъ шарикъ попалъ прямо въ носъ надзирателя; надзиратель покосился, а у кинувшаго просто душа въ пятки ушла: хоть и на пиру, а все-же начальство. Мода киданія другъ въ друга хлбными шариками, бывшая прежде въ высшемъ кругу, перешла къ апраксинцамъ и существуетъ тамъ и понын.

Шафера поминутно подходятъ къ гостямъ и наливаютъ ихъ рюмки виномъ. У Миши, шафера новобрачнаго, глаза уже значительно посоловли. Онъ пьетъ съ каждымъ понемногу. Офиціантъ провозгласилъ тостъ за здоровье шаферовъ и начались снова крики «ура» и звонъ въ тарелки и стаканы; кажется ударъ немного покрпче — и они разлетлись бы въ дребезги. Шафера переходятъ изъ объятій въ объятія, и всми силами стараются сохранить неприкосновенными розы, красующіяся въ петлицахъ ихъ фраковъ, которыя много терпитъ отъ этихъ объятій. «Шаферовъ качать, шаферовъ качать!», кричали нкоторые, но были отклонены отъ этого мене восторженными. Одинъ гость хотлъ было вскочить на столъ, но былъ удержанъ за фалды. Слово «горько» то и дло слышалось въ разныхъ концахъ стола, но новобрачные уже не исполняли боле требованій пирующихъ.

Послдній тостъ былъ «за здоровье всхъ дамъ, двицъ и кавалеровъ». Снова ура, и снова звонъ посуды. Юноша, желавшій выпитъ рюмку скипидару, къ немалому удовольствію двицъ выпилъ полрюмки уксусу; сосдъ его, изъявившій желаніе за здоровье Анны Максимовны състь жаркого съ дегтемъ, нарочно уронилъ подъ столъ вилку, ползъ ее поднимать и поцловалъ у этой двицы руку. Та такъ и зардлась…. отъ удовольствія или отъ стыда — Богъ ее вдаетъ.

За столомъ въ другой комнат было просто безобразіе; слышался какой-то несвязный говоръ, вс говорили вдругъ и никто не слушалъ. Одинъ гость до того упился, что легъ ту костьми; его тяжело дышавшее тло офиціанты вынесли на лстницу. Харламовскіе молодцы, забывшись, что кругомъ ихъ сидятъ посторонніе люди, начали изливать свои души передъ бирюковскими и, какъ водится, ругали хозяина.

Конецъ обда. Понесли бланманже. Знакомый намъ въ начал разсказа Блюдечкинъ, тянувшій во время обда очищенную и не дотрогивающійся до другихъ винъ, началъ подчивать своего сына Павлю мадеркою. Блюдечкинъ посадилъ своего сына рядомъ съ собою, съ цлью, чтобъ онъ въ сообществ товарищей не выпилъ лишняго; но Павля былъ не такъ простъ: онъ разсчиталъ, что лучше посл выпьетъ, отказался отъ «мадерки» и не сталъ пить при тятеньк. Офицеры были очень довольны, что попали на свадьбу; они попили, поли, попляшутъ до упаду и будутъ первыми кавалерами. Апраксинскія дамы, матери семействъ, пересудили все и вся, отъ башмака и до прически. и наконецъ замолчали.