— У насъ такихъ не водится.

— Не водится… грабители! Все равно, я знаю твою лавку. Я теб покажу, мерзавецъ!

— А ну-ка покажи! крикнулъ кто-то съ порога, но разгнванная дама уже не слыхала этихъ словъ и вошла въ лавку напротивъ.

Вонъ въ лавк готоваго платья купца Харламова нтъ ни одного покупателя. Молодцы — кто пьетъ чай, а кто грется, помахивая руками и выбивая ногами мелкую дробь. Холодно. Морозъ такъ и кусаетъ носы; даже лавочный котъ озябъ, стоитъ и трясетъ лапкой. Звонко, какъ валдайскіе колокольчики, кричатъ мальчишки на порог, зазывая покупателей.

— Самъ идетъ! крикнулъ одинъ изъ мальчиковъ, завидя хозяина.

Эти слова произвели магическое дйствіе: одинъ приказчикъ чуть не захлебнулся чаемъ и только къ счастію, что отдлался обжогомъ. Вс бросились за прилавокъ и выстроились какъ солдаты передъ командиромъ, а обжогшійся молодецъ снялъ съ полки кусокъ матеріи и неизвстно для какой цли началъ его раскатывать. Дйствительно, черезъ нсколько времени въ лавку вошла толстая фигура самого, то-есть хозяина, въ енотовой шуб съ поднятымъ воротникомъ и въ котиковой фуражк.

Вошедши въ лавку, Харламовъ помолился образу, вынулъ клтчатый синій платокъ, освободилъ имъ свою бороду отъ сосулекъ и вытеръ свою клюкву, то-есть, виноватъ! — носъ. Клюквою прозвали этотъ носъ апраксинцы за его красно-сизый цвтъ; собственно же онъ ничего не имлъ общаго съ клюквой, а скоре походилъ на кусокъ дикаго мяса. Вытерши свой носъ, Харламовъ вышелъ на порогъ поглаживать свой животъ.

— Степану Иванычу! привтствовалъ его купецъ Блюдечкинъ съ порога своей шавки.

— Ивану Григорьичу почтеніе! отвчалъ Харламовъ, не приподнимая фуражки, и повернувшись, снова вошелъ въ лавку.

— Продавали сегодня? спросилъ онъ молодцовъ.

— По-малости, отвчали т;- два тулупа, сертукъ да брюки…

— Только даромъ хлбъ дите! Никакого знакомства съ покупателемъ завести не можете. Только одно на ум, какъ-бы брюхо набить! — И онъ началъ подниматься по лстниц во второй этажъ.

— Ну, разлаялся!… сердитъ. Врно сама водки не дала, — замтилъ молодецъ.

— Здравствуйте, господа! извините, здравствуйте! проговорилъ скороговоркой вбжавшій въ лавку Блюдечкинъ.

Блюдечкинъ былъ совершенная противоположность Харламову: тоненькая, невысокая фигура съ клинистою рыженькою бородкою и плутоватыми сренькими глазками. Фигурк этой было лтъ подъ пятьдесятъ. Она обладала двумя торговыми заведеніями на Апраксиномъ, имла до десятка лавокъ, которыя отдавала въ наемъ, пользовалась у торговцевъ неограниченнымъ кредитомъ и слыла за богача. Разговаривая, Блюдечкинъ вмшивалъ дв поговорки: «извините» и «не обидьтесь».

— Степанъ Иванычъ здсь?

— Наверху-съ.

Блюдечкинъ подошелъ къ лстниц.

— Купецъ Харламовъ! извини, не обидься: нутро пополоскать хочешь? Извини, больно холодно.

— Пожалуй; да у меня въ лавк есть чай.

— Ничего, въ тепл побалуемся. Ну сходи, купецъ!

Заскрипла лстница и Харламовъ сошелъ внизъ.

— Я съ Иваномъ Григорьичемъ въ трактиръ пойду. Кто меня спроситъ, такъ пошлите парнишку, — сказалъ онъ молодцамъ.

Это полосканіе брюха и баловство въ тепл очень не любятъ сожительницы апраксинцевъ. «То и дло, говорятъ он,- что брюхо полощатъ. Напьются вдь дома чаю, въ лавку идучи, — такъ нтъ: только пришли въ лавку, — въ трактиръ! Выходятъ изъ трактира, попадется пріятель — снова въ трактиръ. Дло-ли какое обдлать — въ трактиръ. Разъ по десяти сходятъ. Да это-бы еще ничего, коли однимъ чаемъ полоскаются, а то винища налопаются!»

— Ну что, купецъ, какъ торжишь, наживаешь? спросилъ Иванъ Григорьичъ Степана Иваныча, когда они шли полоскать нутро.

— Какое наживаемъ! Хоть бы на хлбъ-то выручить. Молодцы, бсъ ихъ знаетъ, только стоятъ да глазами хлопаютъ. Ужъ или имъ не говорю: ежели, говорю, покупатель мало-мальски цну даетъ подходящую — не отпускай изъ лавки, отдай; такъ нтъ, выпуститъ, а посл и оретъ: «хорошо, извольте, пожалуйте!» Ну. извстно дло, на кого нападешь: на чиновника, — такъ тотъ ни за что не вернется. А все почему? Потому что головы не тмъ заняты.

Степанъ Иванычъ вздохнулъ.

— И не говори, купецъ! И у меня тоже, хоть и свои… Двое племянниковъ, а все одно — ничего, хоть ты имъ колъ на голов теши: такъ это никакого чувства нтъ. Имъ все одно, купилъ-ли покупатель, такъ ли, извини, ушелъ — все одно. Думаешь отказать — жалко: племянники; а что толку? Извстно, хлбъ за брюхомъ не ходитъ…. А все родня.

И два пріятеля приблизились съ подъзду съ вывской, на которой были изображены чайникъ, чашки, графинъ съ красной жидкостью и дв рюмки. Внизу гласила надпись: «въ ходъ въ завденіе».

Но читатель можетъ быть думаетъ, что Иванъ Григорьичъ и Степанъ Иванычъ въ самомъ дл торгуютъ плохо? Нисколько: это время для торговли одно изъ лучшихъ въ году: а это они жалуются на нее, такъ это единственно по обыкновенію, по привычк; ужъ такъ устроенъ апраксинецъ, что посади ты его хоть по уши въ золото, онъ и тогда скажетъ, что мало. Есть даже такіе люди, которые недовольны никмъ и ничмъ; вотъ вамъ для примра Черноносовъ.

Вотъ онъ въ хорьковой шуб и истасканной фуражк стоитъ за прилавкомъ посреди своихъ трехъ мальчишекъ и мритъ для какой-то дамы тесемку. Черноносовъ изъ экономіи не держитъ приказчика; да врядъ-ли бы кто и пошелъ къ нему служить, — разв кто годъ безъ мста проболтался или только сейчасъ въ Петербургъ пріхалъ; да и тотъ спроситъ объ немъ у сосднихъ молодцовъ, а т охарактеризуютъ его, подобно Собакевичу, краткой, но рзкой біографіей: «Кто Черноносовъ? — собака.» Посл этого отвта кого же заберетъ охота служить у такого хозяина!