Глафира Семеновна сидла, держа въ рук котлеты, завернутыя въ носовой платокъ, и плакала.

— Зачмъ-же намъ въ Гамбургъ-то хать? Мы выйдемъ вонъ изъ вагона на первой-же станціи, — говорила она.

— А чортъ ихъ знаетъ, будетъ-ли еще по дорог станція-то, да и выпустятъ-ли насъ изъ этого вагона. Видишь, какіе у нихъ везд дурацкіе порядки. Можетъ быть, изъ вагона-то вплоть до Гамбурга и не выпустятъ. А заплати деньги сполна, да и позжай.

— Попросимся, чтобы выпустили. Скажемъ, что по ошибк не въ тотъ поздъ попали.

— Попросимся, скажемъ… А кто будетъ говорить, ежели по-нмецки ты ни аза въ глаза, а я еще меньше? Да и кого тутъ попросить, ежели и кондукторовъ-то не видать. У насъ по желзнымъ дорогамъ кондукторы по вагонамъ шляются, чуть не черезъ каждыя десять минутъ билеты у тебя смотрятъ, машинками прорзаютъ, будятъ тебя, ежели ты спишь, чуть не за ноги тебя со скамейки стаскиваютъ то за тмъ, то за другимъ, а здсь боле получаса въ какой-то Гамбургъ демъ, и ни одна кондукторская бестія не показывается! Въ Гамбургъ! На какой песъ, спрашивается, намъ этой Гамбургъ! — горячился Николай Ивановичъ, но, увидавъ уже рыдающую жену, понизилъ голосъ и прибавилъ:- Не реви… Утри глаза платкомъ и сиди безъ слезъ…

— Какъ-же я могу утереться платкомъ, ежели у меня въ носовомъ платк котлеты! Вдь весь платокъ у меня въ подливк. Самъ-же ты въ Кенигсберг на станціи въ мой носовой платокъ котлеты съ двухъ тарелокъ вывалилъ, — отвчала жена.

— Вынь изъ саквояжа чистый платокъ. Не хорошо въ слезахъ. Вонъ нмецъ смотритъ.

— Да вдь саквояжи-то въ томъ позд остались.

— Тьфу!.. И то… Совсмъ спутался. Вотъ наказаніе-то! Ну, возьми мой платокъ и вытрись моимъ платкомъ.

— Лучше-же я кончикомъ отъ своего платка. Кончикъ не замаранъ.

Глафира Семеновна поднесла платокъ съ котлетами къ глазамъ и кончикомъ его кое-какъ вытерла слезы. Николай Ивановичъ увидалъ котлеты и сказалъ:

— Давай-же съдимъ по котлетк-то… сть смерть хочется…

— Съдимъ, — прошептала Глафира Семеновна, раскрывая платокъ. — Вотъ тутъ и протертый картофель есть… Только хлба нтъ. Хлба забыла взять.

Супруги принялись сть котлеты. Вошелъ кондукторъ визировать билеты, увидалъ у супруговъ не т билеты, заговорилъ что-то по-нмецки и наконецъ, возвыся голосъ, раскричался.

— Weg, weg! Sіе m"ussen bald umsteigen und die Strase zahten, — кричалъ онъ.

— Про штрафъ говоритъ. Штрафъ возьмутъ, — пробормоталъ Николай Ивановичъ жен и, обратясь къ кондуктору, спросилъ:- Да геенъ-то все-таки можно? Изъ вагона-то можно геенъ?.. Выпустятъ насъ на станціи?

— Канъ манъ на станціи веггеенъ? — поправила мужа жена.

— О, ja, ja… Sald wird die Station und Sie m"ussen sort.

— Что онъ говоритъ? — интересовался Николай Ивановичъ.

— Говоритъ, что сейчасъ будетъ станція и насъ высадятъ.

— Ну, слава теб Господи!

Поздъ уменьшалъ ходъ и наконецъ остановился. Супруги не вышли, а выскочили изъ вагона, словно изъ тюрьмы. Кондукторъ сдалъ ихъ начальнику станціи, свистнулъ, вскочилъ на подножку вагона и поздъ опять помчался.

Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна стояли передъ начальникомъ станціи, совали ему свои билеты и ждали надъ собой суда.

— Вотъ, херъ начальникъ станціи, хали мы въ Берлинъ, попали чортъ знаетъ куда, — говорилъ Николай Ивановичъ, стараясь быть какъ можно учтиве, и даже приподнялъ шляпу.

Начальникъ станціи, длинный и тощій, какъ хлыстъ, нмецъ въ красной фуражк и съ сигарой въ зубахъ, сдлалъ ему въ отвтъ на поклонъ подъ козырекъ, и, не выпуская изъ зубовъ сигары, глубокомысленно сталъ разсматривать сунутую ему книжку билетовъ прямого сообщенія до Парижа.

— Бите, загензи, васъ махенъ? Васъ махенъ? — спрашивала въ свою очередь Глафира Семеновна.

— Ага! — заговорила по-нмецки! Заставила нужда калачи сть! — воскликнулъ Николай Ивановичъ, съ какимъ-то злорадствомъ подмигивая жен.

— Заговорила потому, что обыкновенныя комнатныя слова потребовались. Комнатныя слова я отлично знаю. Васъ махенъ? Васъ махенъ? — повторяла она передъ начальникомъ станціи.

Тотъ понялъ вопросъ, важно поднялъ голову и заговорилъ по-нмецки. Говорилъ онъ съ толкомъ, съ разстановкой, наставительно, часто упоминалъ Кенигсбергъ, Берлинъ, Диршау, слово «Schnellzug» и сопровождалъ все это пояснительными жестами. Глафира Семеновна, морщась отъ табачнаго дыма, который онъ пускалъ ей прямо въ лицо, внимательно слушала, стараясь не проронить ни слова.