Шевердин Михаил Иванович
Шрифт:
Энвер залпом выложил все то, что уже много месяцев разъедало его душу, всю ненависть и к Ибрагиму, и к его хозяевам, и к Локдоку... Долго бы он мог ещё говорить, но Мохтадир Гасан-эд-Доуле прервал его:
— Верьте мне... Я располагаю более свежими данными.
— Без конца они выдвигают без моего ведома, или, вернее, противопоставляют мне всяких Тугай-сары, Абду-Кагаров, Саид-Шамунов и ещё чёрт знает кого. И все они чем-то командуют. Только путаются под ногами, ничего не понимающие в этом деле.
— А Малькольм Филипс скажет то, что окажу я.
Адъютант доложил о приходе делегации дехкан. Времени было в обрез, но Энвербей, очень довольный, что даже в такие тяжёлые для него дни народ смотрит на него как на своего заступника, приказал немедленно их принять.
— Не уходите, — сказал он Мохтадиру Гасану-эд-Доуле.
Встав в свою любимую позу, что делал он уже бессознательно, и выждав, чтобы его придворный имам провозгласил славословие аллаху всевышнему и хутбу в его чесать, Энвербей произнёс речь на тему о торжестве дела ислама в борьбе с нечестивыми большевиками.
Крестьяне пришли оборванные, грязные, с устрашающе чёрными бородами и мрачными глазами. От них пахло потом, и зять халифа спешил закончить аудиенцию. Он уже сделал знак адъютанту, чтобы тот выпроводил их, как вдруг один из бородачей выскочил вперёд, точно его вытолкнули, и, проглотив слюну, выпалил:
— Эй, землю давай!
— К-какую землю? — растерялся от неожиданности Энвербей.
Ответ последовал хором:
— Помещичью!
Выступил вперёд Шукри-эфенди и напугал дехкан своим мёртвым, скелетоподобным лицом. Он наступал на просителей и сипло кричал:
— Вы, несчастливцы, от зависти лопнете... Я вижу, вы живёте на земле, чтобы для баловней судьбы закатилось время наслаждения и почёта... Не бывать этому. Богатство от аллаха, бедность от аллаха! Убирайтесь, пока целы!
Строптивых делегатов вывели. Некоторое количество минут потребовалось, чтобы утишить раздражение. Экие мужланы! И сюда проникли опасные идеи.
Мохтадир Гасан-эд-Доуле иронически улыбался.
Настроение у Энвера улучшилось. Разведка донесла, что красные замедлили своё наступление. Ибрагимбек и другие курбаши после долгих колебаний сообщили, что приедут на открывающийся вечером совет. Прибыла долгожданная партия винтовок из-за рубежа.
Много приятного сказал и сириец Сеидулла Мунаджим, гадальщик. На этот раз он прорицательствовал не только по первой попавшейся странице корана. Он надел себе на голову волшебную шапочку переливчатых цветов павлиньего пера и прибег к таинственному, древнему, как сама Аравийская пустыня, гаданию по бараньей лопатке, которую положил в огонь. Ломаясь и гримасничая, он рассматривал кость и показывал Энвербею паутину трещин и линий, бормоча:
— Из тайны небытия появились вы в пределы существования и обозначили пути побед тому, кто словно рубин, пылающий в ожерелье великих мира. О виновник всех причин! О порог счастья! Даже планета Бахрам-Марс схватила себя за ворот удивления при виде его побед. Озари голову твоего почитателя и раба. Аллах, ты предопределяешь и видишь! Открой же своему рабу, украшающему мир, секрет победы!
Бормоча молитвы, сириец что-то подсчитал по зернам четок, написал молитву, отводящую пули и острие меча от сердца человека, и вложил в серебряный футлярчик. Он повесил талисман на шею Энвербея и сказал: «Да воздаст тебе аллах!»
Не забыл Сеидулла заглянуть и в агатовый камень перстня. «Смотри, великий, кровь большевиков, почернели души большевиков, как в агате халифа Маъмуна. Победа! Победа!» Энвербей поддался таинственности обстановки, пьянящим ароматам курений и почти поверил. Украдкой он приложил перстень ко лбу и благоговейно закрыл глаза.
Да и как не верить?! Этот сириец знал многое, неведомое другим. Ведь дал он ему, Энвербею, возбуждающее средстве из печени ящерицы сакканур. Отличное средство! Вливает в организм бодрость, силу. А все эти европейские врачи только головами многозначительно покачивали.
Всё шло своим чередом по раз заведенному порядку, если не считать запаха, назойливого запаха обыкновенного цветочного одеколона, которым освежил его парикмахер и который противно щекотал с утра ноздри. Неприятно, неприятно. И как он не подумал раньше. А теперь неприятные мысли лезут в голову. Одеколон «скенд-дорсей» кончился... кончился... какое неприятное слово. Он постарался отогнать мысль и переключиться на серьёзные дела.
Неважно, что красные сконцентрировались и усилили нажим, неважно, что за последние дни имело место больше неудач, чем успехов, неважно, что приходилось, по официальной терминологии военных сводок, менять место положение ставки верховного командования чуть ли не ежедневно, или, вернее, метаться по горам и долинам уходя от красной кавалерии.
Пока всё идёт по раз и навсегда заведённому порядку. Утром гимнастика по методе Мюллера, обязательное бритьё... Опять мысль об одеколоне... Навязчивое предчувствие... Прочь... Дальше молитва, только затем рапорт адъютанта, сводка, небольшое совещание с высшими начальниками, кофе по-стамбульски...