Шевердин Михаил Иванович
Шрифт:
Да, всё своим чередом, размеренно, точно, очень точно. Именно только так. Тогда рождается уверенность в себе, в своей исключительности, в своей непобедимости, Помощь ненавистных англичан подоспела как раз вовремя. Отлично! Он примет сегодня этого надутого индюка.
В большой палатке все сразу же поднялись и вытянулись в струнку. Энвербей прошёл по проходу между выпяченными грудями офицеров на своё место. Приятно ласкает глаз молодцеватый вид сподвижников. А хороша прусская муштра. Ряды его турок точно вылиты из чугуна. От удовольствия Энвербей даже потрепал за ухо стоявшего рядом с ним молодого турка, из штабных офицеров. С некоторых пор зять халифа вернулся к этой старой своей привычке, возникшей еще со времен Салоникского восстания, первой ступеньки на лестнице его славы. Легонькая тень проходит по лицу Энвербея. Начальники вымуштрованы, а солдатская масса... гм-гм... трудно, очень трудно сделать басмачей настоящими солдатами. Тут лёгкое потрепывание за ухо не поможет. Вот ему бы сейчас сотню тысяч штыков... лучших в мире пехотинцев — анатолийских полудиких юруков, безропотных, выносливых, презирающих смерть. Но не беда, теперь, когда его признал Лондон, он, Энвербей, сделает весь этот оброд, громко именуемый воинством ислама, настоящими солдатами. Именно это начертано ангелами на его голове, так прорицает сириец Сеидулла Мунаджим.
Он сел. Брякнув ножнами сабель, сели на разложенные вдоль стен палатки тюфячки штабные офицеры.
Начался разбор диспозиции.
Каждый офицер чётко докладывал о положении.
Красные прорвали заслон у Пуль-и-Сашгина. Теперь все важные переправы через бурный Вахт в их руках. Со стороны Куляба идут разорвавшие кольцо осады красные кавалеристы. Ибрагимбек прислал гонца с уклончивым, подлинно восточным ответом: то ли он не может двинуть на подмогу свою армию («Банду!»—мысленно пожал плечами Энвербей), потому что воины ислама не хотят нарушать праздника, то ли они согласны нарушить праздник, но не считает возможным это сделать сам Ибрагимбек. Неразбериха какая-то! Придётся с ним серьёзно поговорить вечером во время совета.
Дальше начали перечислять имена курбашей помельче. Всех их именовали по чинам. Тут имелись полковники и подполковники, генералы и паши, но по страдальческой гримасе Энвербея было понятно, что все чины этих необу-ченных степняков и ломанной «пара» не стоят. «Вот раздавим большевиков, а там из узбеков, таджиков подготовим армию — и прямо на Индию!»
Даже приятнее стало от таких мыслей.
Энвербей встал и заговорил:
— Наши победы и успехи заставили красное командование пойти на отчаянный шаг. Но они зарвались. Мы, — он сделал жест, — видим тщетные ухищрения большевиков. С каждым шагом они приближаются к гибели. Пробьет скоро час победы ислама. Приказываю включить в армию всех способных носить оружие. Дать им винтовки! Они не смогут сейчас воевать как следует. Это чёрное войско, но большевиков устрашит их многочисленность.
Он говорил долго и по обыкновению напыщенно. Смысл выступления сводился к тому, что нужно во что бы то ни стало добиться сегодня успеха и вернуть Бальджуан, из которого их выбили на днях большевики. Именно сегодня, чтобы в спокойной обстановке провести с басмачами-главарями совет в присутствии представителей одной иностранной державы.
Когда все офицеры вышли из палатки, Энвербей тихо спросил адъютанта Шукри-эфенди:
— Ну, что ответили из Кабадиана?
— Ишан Сеид Музаффар выехал из Кабадиана и прибудет сегодня вечером к нам.
— О! Блестяще! Kolossal! Привлечь упрямца на нашу сторону! Это стоит крупной военной победы. Теперь за нами пойдёт весь Кухистан!
Он даже не заметил, что скромно сидевший в уголке палатки Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби незаметно вышел, вызванный своим слугой.
Но войдя в юрту, где сидел новый гость, Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби испытал разочарование и досаду. Он ждал увидеть высохшего, точно мумия, с тёмной сухой кожей и фанатически горящими глазами Чандра Босса, а обнаружил плотного, даже толстого, с большущими красными руками, с толстым носом, черной с рыжим подшерстком бородой, с густыми бровями незнакомца. Своё ответное «Аллейкум ва ассалом» человек произнес пронзительным голосом с резким акцентом. Да и все движения гостя были угловатые. Держался он развязно.
— Так это вы и есть господин Мохтадир, очень приятно. Будем знакомы, — заговорил чересчур громко незнакомец. — Надеюсь не обязательно продолжать маскарад, а? Я прибыл в качестве наблюдателя в гости к черномазым дикарям. Конечно, речь идёт не о прогулке, а о делах, о каракуле, золоте, а?
Ни чалма, ни багдадское одеяние, ни очень неплохое турецкое произноше-ние не могли обмануть Мохтадира Гасан-эд-Доуле Сенджаби. Он сразу же определил: «Англо-сакс... Самонадеян, нагл».
— Припадаю к вашим ногам, господин, но буду безмерно обязан, если вы потрудитесь разъяснить, кого я имею удовольствие лицезреть.
Несколько ошеломлённый цветистыми оборотами, гость запнулся, но тотчас же заговорил:
— Конечно, вы понимаете, кто я? Я учился в Турции, в американском Роберт колледже для мальчиков... А что, я плох разве? Знаю пять языков. Мусульманин до мозга кдстей. Даже женат на турчанке. Имею, так сказать, га-ремчик в эмбриональном состоянии... Всё отлично.
И Мохтадир Гасан-эд-Доуле Сенджаби даже отступил на шаг. Ему показалось, что сейчас этот не в меру развязный молодчик потреплет его по плечу.
— Почтительно преклоняюсь перед вашей просвещенностью и знаниями, но, как говорят в Персии, для меня вы голова осла, — извините, да позволено будет мне задать вам вопрос: вы турок, если я вас правильно понял?
— Я подданный Соединенных Штатов... Наши развили бешеную деятель-ность в Турции... Семьсот школ, колледжи. Есть даже в Константинополе пансион для девушек из аристократок. Там жену и я подцепил... Госпитали, сиротские дома... Всё на широкую ногу. Ничего не поделаешь — экономические интересы! Размах. Кое-какие интересы в Иране... Афганистане... Туркестане. Вот прибыл к вам, в ваше распоряжение, полковник, имею рекомендации. Фетву из Константинополя.