— Проклятие! — простонал Нукрат. — Как смеешь ты болтать такое про меня, почтенного человека!

Но его раздражение посетители чайханы поняли по-своему, и кое-где раздались смешки. Все улыбались.

— Отдаю в заклад прошлогодний снег всех Гиссарских гор, — визгливо вскричал Алаярбек Даниарбек, — что ты знаменитый и прославленный джура-скоморох, от которого вся Бухара себе все животики надрывает...

Взбешённый Нукрат сжал кулаки и только безмолвно открывал и закрывал рот.

Но Алаярбек Даниарбек вскочил и, низко поклонив­шись, закричал:

— О великий Джура-скоморох, повесели нас! Смо­три, ты ещё не сказал ни одной шутки, а уже все готовы хохотать. Скажи что-нибудь смешное.

Вообразив, что прославленный скоморох Джура, которого действительно знали по всей Бухаре, Западной и Восточной, изображает гнев нарочито и что вся сцена— действительно, заранее подстроенное представление, присутствующие хохотали. Нукрат, красный, потный, расте­рянный, казался смешным и жалким. Но в расчеты Алаярбека Даниарбека не входило прекратить издевательства так быстро.

Он вдруг наклонился вперёд и, упираясь руками в ко­лени, буквально вперил свой взгляд в лицо Нукрата и, выждав немного, воскликнул:

— О я несчастный! Какая роковая ошибка! Прости мне, великий!

Смех стих. Горестные и в то же время почтительные восклицания никто не принял всерьез. Все ещё улыба­лись. К этому времени в чайхану набился народ со всего базара, и люди плотным кольцом окружили место, где сидел Нукрат. Каждый старался не пропустить ни слова, наслаждаясь необыкновенным зрелищем. А кто-то уже пустил большую меховую шапку по кругу, со­бирая по обычаю медяки и серебряные теньги за клоу­наду.

— А, какое ужасное недоразумение! Теперь я уже вспомнил совершенно точно! Помните, о достопочтенный мунши, как мы с вами шли в арк и беседовали о не­сравненной справедливости нашего благословенного эмира Сеида Алимхана, столь мудро и великодушно отправившего на виселицу любимца народного скоморо­ха Бадала-кривого за одно слово-шутку, а? Осмелился Бадал сказать солёное, проперчённое словечко о любов­нике эмирском, гибкостанном баче Акиме Длиннокудром. И мы поднимались с вами по ступеням, и не вы ли говорили мне: «О уважаемый, переступив порог дворца, надлежит думать о смерти!» А я осмелился возразить вам, господин кушбеги, и...

На этот раз Нукрат не выдержал:

— Какой кушбеги? Что ты мелешь? Последнего кушбеги растерзал народ в дни проклятой революции...

— Когда ветер, не кричи! Голос потеряешь, — про­стодушно удивился Алаярбек Даниарбек. — О аллах, где же я вас видел?!

И он вперил взгляд в Нукрата, который в полной растерянности вскочил и в ужасе заметался, пытаясь уйти. Но зрители, ожидая новых забавных разговоров, плотно сомкнули круг и не хотели выпустить его.

— Постойте, помилуйте, вы не пекарь придворный, вы не скоморох, вы не кушбеги, растерзанный народом. Удивительно! Кто же вы? Может быть, вы сам эмир Бухарский?

Нукрат замер на месте. Он дрожал всем телом.

— О, — сказал Алаярбек Даниарбек, — господин за­был меня. Не беда. Вот друг мой командир напомнит сейчас ему.

Юнус встал.

— Ты знаешь меня? — хрипло сказал он. В течение всего шутовского разговора, который вёл Алаярбек Да­ниарбек, Юнус неоднократно пытался вставить слово.

Вжав голову в плечи, Нукрат смотрел на командира и молчал.

— Забыл, негодяй? — проговорил Юнус. — И обраща­ясь к людям, сказал просто:

— Палач не любит вспоминать того, кого он пытал. Убийца стирает с ножа кровь, зажмурившись. Убийца, насильник отворачивает лицо, боится увидеть взгляд жертвы. Всякий палач, всякий убийца, всякий насиль­ник — трус и подлец. Не прячь глаз, господин назир — они лживы, не прячь рук — они в крови. Не дрожи от страха, я не захочу пачкаться. Тебя и так расстреляют, предатель!

Он обвел взглядом ставшие серьёзными и напряжён­ными лица дехкан:

— Он Нукрат. Он предал народ и хотел бежать от народного гнева. Смотрите на него. Запомните его мор­ду хорька, его клыки змеи, его глаза вонючей гиены. Меня по его приказу подвешивали к потолку и били, пока кожа не слезла с мяса. Мне под ногти забивали гвозди. Мне жгли подошвы. И только за то, что всю жизнь я — Юнус — боролся против кровавой тирании эмира... И так он поступал со всеми, кто хотел свободы и счастья. И всё сходило ему с рук, потому что он называл себя революционером и сумел обмануть совет­скую власть...

Неизвестно, чем бы окончилась эта сцена. Разный народ был в тот день в чайхане. Сидели здесь батраки и дехкане, только-только вздохнувшие свободно, но нема­ло находилось тут и беглых воров и басмачей, прятав­шихся, вроде Нукрата, под благообразным обликом мир­ных людей. И конечно, будь здесь Алаярбек Даниарбек один, он не стал бы устраивать «аскиабозлик» и изде­ваться над господином Нукратом, но рядом сидел Юнус, а в чайхане и на площади расположились бой­цы добровольческого отряда.

Когда Нукрата взялк и повели, в толпе послышались одобрительные возгласы. Если и были здесь едино­мышленники Нукрата, то они не посмели протесто­вать.