Шевердин Михаил Иванович
Шрифт:
— Нет такой красавицы в мире!
Через каждые полчаса он посылал на женскую половину узнать, как чувствует себя прекрасная пленница. И только узнав, что раны её ничтожны и что красавица спит, он успокоился.
Запретив всем находившимся на дворе шуметь и даже разговаривать, Касымбек, дабы не побеспокоить сон женщины, сам тоже прилег отдохнуть.
Очнулся он от крика: «Господин, господин, стряхните с себя сон!» Касым-бек поднял голову. Наклонившись над ним стоял его нукер.
— Господин! Прибыли Ибрагимбек.
Не успел Касымбек прийти в себя, как Ибрагимбек сам вошел в михманхану, грузно покачиваясь на своих, ножищах. Он остановился посреди комнаты и громогласно произнес приветствие:
— Салом-алейкум, Касымбек. Ты храпишь тут, а на Тупаланге хлещет кровь из грудей мусульман.
Не дожидаясь приглашения, Ибрагимбек плюхнулся на ситцевый тюфяк и крайне громко и неприлично зeвнул.
— Ты куда поехал, Касымбек, а? Где твоя клятва, а? Священная клятва, а?
Налившиеся кровью глаза Касымбека на опухшем страшном лице говорили о том, что гнев начинает овладевать им. Он бегал глазами по паласу, ища своё оружие.
— Ты что же струсил? — продолжал Ибрагим.
В ответ послышалось нечто похожее на звериное ворчание. «Куда девалось оружие», — думал Касымбек, но вслух проговорил:
— Жизненная нить моего брата порвалась...
Сразу Ибрагимбек перестал гаерничать и погладил благовейно бороду.
— Гм, гм, кисмет! Судьба, — сказал он. — Ты куда же теперь?
— Ещё не решил.
Ибрагимбек обернулся.
— Вон! — заорал он на своих людей, набившихся за ним в михманхану. Когда все выбежали, он подсел к Касымбеку и быстро заговорил хриплым шёпотом, пересыпая слова самыми грубыми ругательствами:
— Муж этой халифской сучки, турецкий великий начальник, на нашу голову наложить хочет. С какой стати и до каких пор я, старый волк, стану гнуть спину или вытягиваться «симирна» (он так и сказал по-русски) перед господином пашой, обежавшим бесштанным из Стамбула. Почему он тут раскомандовался: Ибрагим сюда, Ишан Султан туда, Касымбек сюда, а? Мы, Ибрагим, назначены самим эмиром главным командующим, и волею аллаха воевали неплохо. Нам доверяют могущественные инглизы. Зачем этот турок сюда приехал, кто его звал весь мир завоевывать, проклятый ублюдок.
Выпалив всё наболевшее единым духом и ещё раз крепко выругавшись, Ибрагим принялся усиленно отирать сатиновым красным платком лицо, шею, волосатую грудь, видневшуюся в разрезе рубахи. Касымбек прикрыл глаза красными веками без ресниц и всё выжидающе молчал. Лицо его застыло безжизненной, пепельно-серой маской. Он твёрдо решил ещё в день битвы в Ущелье Смерти уйти подальше от беды в Бальджуан. Сейчас он слушал Ибрагимбека с любопытством, хотя и недоверчиво. Все знали загребущую натуру конокрада Ибрагимбека и его неукротимое властолюбие. Но Касымбек чувствовал себя больным, и военное дело утомляло его в последнее время, а Ибрагимбек с детских лет не выпускал оружия, и для него отрубить голову человеку ли, барану ли не составляло никакой разницы. Касымбек знал, что Ибрапшбек враждовал с Энвербеем, действовал по своему усмотрению. Энвербей был «чужаком». Народ плохо верил ему, громкие разговры о величии ислама были простому народу чужды. За Энвербеем шли джадиды, духовенство, состоятельные горожане. А Ибрагимбек обещал дехканам всякую «пользу» и глухо намекал насчёт земли и воды. Да и разговаривал он с народом на своём понятном языке, а Энвербей всё ещё объяснялся на какой-то ужасающей мешанине из турецких, персидских и немецких слов... И всё же Касымбек колебался. У Касымбека и пятисот сабель не наберётся, а у Ибрагима-конокрада имеется четыре-пять тысяч, да он ещё хвастается, что англичане ему присылают двадцать тысяч винтовок. Скажи что-нибудь не так... несдобровать... Да здесь ещё рядом за стеной такая красави-ца, при воспоминании о которой Касымбека от похотливых желаний бросало в холод и в жар...
— Ну, — прервал Ибрагимбек молчание, — ты что, подавился?
— Не кричи, — усмехнулся Касымбек. Прежде чем из наших голов не на-делают чаш для кумыса, давай наполним чаши наших голов вином...
Он хлопнул в ладоши. Появился нукер.
— Принеси белого чаю. Возьми в хурджуне.
— Но закон, но закон... Ислам! — закряхтел Ибрагимбек, увидев, что из носика чайника льётся прозрачная струйка водки,
— Всё в воле аллаха, — проговорил Касымбек и провел ладонями и по щекам и по почти вылезшей бороде.
— Хха-ха-ха, хха-ха-ха! — По воле аллаха! — разразился диким хохотом Ибрагимбек, опорожнив пиалу, и бесцеремонно наливая себе из чайника ещё водки. — В воле божьей живут эти у русы!
Он выпил, оглянулся во все стороны и быстро заговорил:
— Господам инглизам не по душе Энвер.
— Э? — удивился Касымбек. — А я думал...
— Подожди...
Ибрагимбек наклонился всем туловищем к двери и рявкнул:
— Амирджана, позовите сейчас же Амирджана. Того, из Самарканда который приехал.
Вошел Амирджанов, поклонился и сел. Держался он свободно, почти над-менно.
Во время утренней перестрелки все внимание Файзи и бойцов отряда отвлеклось появлением басмачей. Когда началась стрельба, Амирджанов спокойно спустился с холма, разыскал своего коня и уехал.
Сутки он плутал по долине, пока не наткнулся на банды Ибрагимбека, в полном беспорядке скакавшие в восточном направлении. Те, кто знал Амир-джанова по Бухаре и его службе в особом отделе, поразились бы, как запросто и спокойно он держится с Ибрагимбеком, Очевидно, встречались они не в первый раз.