С годами Катя и Софи прониклись ненавистью к отцу. Гамлиэль уже уехал к Болеку в Соединенные Штаты, и они знали о нем лишь то, что он сделал их мать несчастной, а потому вполне заслуживал изгнания. Им исполнилось пятнадцать лет, когда Колегг покончила с собой, наглотавшись снотворных таблеток. Дедушка с бабушкой убедили их, что ответственность за ее болезнь и смерть несет Гамлиэль. Он много раз пытался встретиться с ними — тщетно. Они не подходили к телефону, когда он звонил. Письма его возвращались нераспечатанными. Тогда, в свою очередь, он познал муки отчаяния, сомнений и угрызений. Бессонными ночами он спрашивал себя: в чем же была моя ошибка? Какой из моих поступков привел к таким бедам? Неужели Колетт была права, говоря, что у меня иммунитет к счастью и любви? Хоть бы кто-нибудь объяснил мне это.

Она унесла все объяснения в свою небесную тюрьму. Он ненадолго приехал в Париж, чтобы посидеть у ее могилы. Стал говорить с ней шепотом. Попросил у нее прощения. Сказал ей:

— Наверное, я любил тебя не с той силой, не с той страстью, как должен был. Я уже сам не знаю. Да, я ощущаю себя виновным, но в чем, не знаю. Я ощущаю себя таким виновным, что любить больше не смогу.

Он положил на могилу камень. Когда уходил, почувствовал вдруг, что расстался со своим собственным существом.

Бедная Колетт, жертва самой себя.

И Гамлиэль, несчастная жертва жертвы.

А потом появилась Ева.

Ева с ее понятиями о запретном. Какая история! Какой конец! Отчаянная любовь. И приводящая в отчаяние. Ослепляющая и унижающая. Для обоих? «Я приношу несчастье, — говорила она с полным, холодным, почти суеверным убеждением. И добавляла: „Тебе не надо меня любить. Сама же я сделаю все, чтобы не любить тебя“». Однажды она произнесла одну из излюбленных фраз Колетт: «Я это говорю ради твоего блага». Но в устах Евы это была не угроза, а, скорее, предостережение. «Когда имеешь дело со мной, — утверждала она, — любовь всегда несет в себе нечто пагубное, вредоносное». И все же. Каждый миг, проведенный с ней, когда они вдвоем слушали музыку, читали или просто садились в автобус, становился мгновением полноты жизни. Потом, совершенно неожиданно, на сцене возник Самаэль. Позже Гамлиэль спрашивал себя: его она тоже сделала несчастным? Да нет. Самаэль не мог быть ни счастливым, ни несчастным. Это он обрекал на несчастье других. Ева энергично и мужественно сопротивлялась, но в конечном счете уступила. Ева и Самаэль, Ева и Гамлиэль — неужели это одна и та же женщина?

Ради нее Гамлиэль был готов на все. Даже жениться на ней? Несмотря на воспоминание о неудаче с Колетт? И вновь отговаривала его сама Ева:

— К чему все портить, когда нам так хорошо? Разве брак сделает наше счастье более полным?

Он настаивал:

— Мы будем делать то же самое, но в другом положении, иным образом.

— Иным образом? Объясни.

Он не знал, как объяснить. И в любом случае в глазах людей, которые их знали, они были семейной парой. Никого из них не звали в гости поодиночке. Все, что происходило с одним, касалось и другого. Гамлиэль спросил у нее однажды:

— Сможем ли мы прожить так до самой смерти, если мы не женаты?

— Если записано на небесах, что мы должны прожить так до смерти, не имеет значения, соединились мы или нет узами официального или религиозного брака. Нужно уметь читать Небесную книгу, вот и все.

— А ты умеешь ее читать? — спросил он с вызовом.

— Писатель ты, а не я.

— Писатель пишет, чтобы читатель прочел. Ну же, давай. Читай.

— Но писатель должен уметь читать прежде, чем научиться писать.

Пусть будет так, подумал Гамлиэль. Зачем бороться, если так хочет она? У нее есть свои резоны — наверное, заслуживающие уважения. Связано ли ее нежелание с первым браком? Внимание: заминированная зона — входить запрещено. Мы будем жить вместе, «словно» мы женаты. При условии, что сохраним любовь. Ева предложила свой вариант:

— Мы будем жить вместе, пока мы не женаты.

— С любовью?

— Нет, Гамлиэль. Без нее. — Быстро поцеловав его, она добавила: — Любовь еще не все, ты должен бы это знать.

— Продолжай.

— Над любовью и за ее пределами есть иное.

— И что же?

— Тайна.

— Что за тайна?

— Та, что дает человеку возможность превзойти себя как в Добре, так и во Зле.

Еще один поцелуй означал завершение разговора. Гамлиэль признал свое поражение — в спорах Ева была сильна. Она всегда одерживала верх, и это его не раздражало. Наоборот: когда он был с ней, его ничто не раздражало. Кроме того, слова «одержать верх» или «потерпеть поражение» были не уместны между ними. Рядом с Евой Гамлиэлю всегда приходилось выбирать самые точные выражения.

Чудесные дни, дивные ночи, полные открытий и взаимного изумления. Кто сказал, что нельзя быть счастливым среди этих громадин из камня, заполонивших Манхэттен? Прогулки по Бруклину, отдых в Центральном парке, музыкальные вечера на свежем воздухе, экскурсии в Кэтскилл. Познал бы он такое счастье с Колетт, если бы та сохранила разум и душевное равновесие? Неужели счастье, подобно человеку, обладает своим неповторимым лицом, вылепленным тем, кто создает его?

— Иногда ты где-то далеко от меня, рядом с неким призраком, — заметила однажды Ева. — Ты хоть еще видишь меня, ответь?

— Конечно, я тебя вижу. Даже в такие минуты я вижу только тебя.

— Невозможно. Нельзя видеть двоих одновременно, смотреть на них одним и тем же взглядом.

Она умолкла, чтобы поцеловать его, а потом спросила:

— Ты можешь произнести два слова одновременно?

— Могу.

— Докажи.

— Я могу сказать слово, в котором заключено другое. Есть слова, похожие на русские матрешки.

— Я и забыла: ты все время занят тем, что разбираешь эти самые русские матрешки.