Киселева узнала, что Замуруев изменяет ей с Терещенко, увольняет последнюю, а потом уже осуществляет план мести. Стоп, а для чего ей понадобилось ждать целый месяц, чтобы реализовать свой чудовищный проект? Обычно мстят в состоянии аффекта. Тридцать дней — срок небольшой, но вполне достаточный, чтобы немного успокоиться, прийти в себя. Хотя, с другой стороны, довольно изощренный способ, которым преступница решила свести счеты с Замуруевым, вполне предполагает, что Киселева обладает хладнокровием и выдержкой. А как же ее скандальный нрав?

Я привыкла к тому, что вспыльчивый человек, как правило, не злопамятен. А если опять взглянуть с другой стороны, если отбросить психологические стереотипы и предположить, что человек намного сложнее всяких там логических и бихевиористских схем? Что, если страсть к скандалам и выяснению отношений сочетается у Киселевой с ядовитой мстительностью и способностью надолго затаивать обиду, чтобы потом, когда виновник ее дурного настроения почти забудет о неприятном инциденте, нанести ему вероломный удар тем ощутимее, тем губительнее для него, чем меньше он будет подготовлен.

И все-таки…

Я не знала, нужно ли мне теперь навещать Ложкина или прямиком ехать в «Сириус»? Немного поразмышляв и выкурив сигаретку, я выбрала второе.

Время подходило к полудню, когда я, оставив машину на стоянке возле Дома молодежи, поднялась на третий этаж, где находилось агентство Киселевой. Дверь в ее кабинет была приоткрыта, и оттуда доносились звуки оживленного, мягко говоря, диалога. Один голос принадлежал Марине, второй же — сочный баритон — кудрявому шатену, римский профиль которого я увидела в щелку.

Я остановилась в пустом коридоре рядом с дверью. Не буду им мешать, пусть себе выясняют отношения до конца. Если кто-то появится, прикинусь, что просто поджидаю кого-нибудь здесь. Мне не пришлось даже напрягать слух, потому что разговор велся на повышенных тонах.

— Сколько раз тебе повторять, Лазарь? — почти кричала Марина. — Ты меня уже достал. Я же запретила тебе приходить ко мне на работу. У тебя что, дел других нет?

— У меня обед, я думал, может, сходим вместе в ресторан? — Интонация Лазаря была просительной.

— Какого черта ты думал, мог бы позвонить — я бы тебе сказала, что занята.

— Но обедаешь же ты когда-нибудь? — не сдавался Лазарь.

— У меня такая работа, — огрызнулась Марина. — Когда будет время — пообедаю. Господи, вот навязался на мою голову! Иди обедай без меня.

— Но Муза Григорьевна сказала…

— Муза Григорьевна — твоя начальница, — оборвала Лазаря Марина, — а мне она мать. Я, конечно, понимаю ее стремление устроить мою жизнь, но я уже взрослая девочка, и ее заботы действуют мне на нервы, понял?

— Значит, ты отказываешься? — В голосе Лазаря появилось какое-то подобие угрозы.

— Да, да, я отказываюсь, сколько тебе раз повторять? — Киселева снова сорвалась на крик. — Вот навязался на мою голову! У меня нет времени.

— Я подожду, пока ты освободишься, — упрямствовал Лазарь.

«Вот мужики, — недоумевала я, стоя за дверью, — их откровенно посылают, а они не имеют гордости, чтобы по крайней мере просто развернуться и уйти».

— Нет, — отрезала Киселева, — ты не подождешь.

— Почему это?

— Потому. Все. Иди отсюда — дай мне работать.

— А как же Муза Григорьевна? — видимо, уже смирившись с тем, что ему придется уйти несолоно хлебавши, спросил Лазарь.

— Я ей позвоню, — выдохнула Марина, — все. Все! Все-о!!!

Мне почему-то стало жалко этого Лазаря, несмотря на его мягкотелость, и, когда он, выйдя из киселевского кабинета, обреченно вздохнул и поплелся прочь, я почему-то двинулась за ним.

Он спустился на первый этаж, но пошел не к выходу, как я предполагала, а свернул налево к ресторану, располагавшемуся в этом же здании. Пройдя в двери из темного стекла, он устроился за столиком в самом углу почти пустого зала.

На нем был длинный белый плащ и красный шелковый шарф в мелкий горошек. Он не стал раздеваться, только расстегнул пуговицы и откинулся на спинку стула, поджидая официанта.

Не придумав ничего лучшего, я прошла к бару, стойка которого возвышалась за спиной Лазаря и, взяв стакан персикового сока, потягивала его и размышляла, чем меня заинтересовал этот человек в белом плаще? Он не был красив в общепринятом значении этого слова, насколько я успела его разглядеть, но его лицо, обрамленное мягкими вьющимися волосами, было не лишено тонкости и обаяния.